— Извините меня, Бальдульф, это и верно моя вина. Мне следовало подумать о безопасности. Видимо, если некоторым седина добавляет мудрости, то меня это не коснулось, такой же дурак, как в молодости.

— Оно и заметно, отче, оно и заметно!

— Все в порядке, Бальдульф, — Ламберт опустил руку в латной перчатке на его плечо. От этого прикосновения даже бык мог бы уйти копытами в землю, но Бальдульф его даже не заметил, гнев все еще клокотал в нем сотнями обжигающих гейзеров, — Конечно, это был безрассудный и поспешный поступок, но давайте лучше поблагодарим Бога и судьбу за то, что все завершилось без жертв.

— В доме точно фугас семидесятидюймовый рванул! Поглядите-ка, что сталось со стенами!

— Любая беда есть мелочь по сравнению с тем, что могло бы произойти, да не произошло, — философски заметил капитан, разглядывая интерьер, действительно больше похожий на рубку фрегата, получившую прямое попадание, чем на комнату, — Нам стоит порадоваться за то, что заряд был недостаточно велик. Госпожа Альберка, как вы?

— У меня все еще отчаянно трещит голова. Проявите благородство по отношению к даме, барон, налейте ей стакан вина. Благодарю. Нет, это все от Стального Венца. Требуется время на то чтоб придти в себя. Неприятное ощущение, словно мозг сварили вкрутую с лавровым листом и базиликом. Но я не пострадала. Клаудо пришлось хуже. Он окривел на один глаз, и опалило его недурно. Он и раньше не был писанным красавцем, а теперь и подавно. Спасибо святому отцу, он управляется с огнетушителем не хуже, чем с кадилом. И еще у него отличная реакция.

Эта похвала не особенно воодушевила отца Гидеона, он лишь вяло кивнул.

— А толку? По чистой случайности мы все живы, но мы потеряли главное.

— Что с мертвецом? — спросил Ламберт.

— Ничего хорошего. Покажите им, отец Гидеон.

Священник поднялся, и сдернул платок с большой жестяной кюветы, стоявшей на обуглившемся и все еще источающем призрачный легкий пар столе.

— Это… Это все? — уточнил Ламберт.

— Боюсь, что да. Осталось еще пара ливров горелой плоти, которую мы вышвырнули на улицу. Даже для бифштекса она была безнадежно пережарена.

— Рука, — сказал Бальдульф мрачно, его гнев не успокоился, но затих, теперь он клокотал лишь внутри, проявляясь на поверхности легкими признаками вроде вздыбившейся бороды и тяжелого взгляда. Даже в гневе он был отходчив, — Это, черт возьми, рука, и больше ничего!

— Да, — подтвердил отец Гидеон, — И она-то уцелела больше по случайности. Перед тем, как тело воспламенилось, Клаудо… я хотел сказать, Альберка, отсекла ее и отложила в сторону.

— На кой дьявол нам нужна его рука?

Ламберт выглядел как человек, приговоренный самим Императором к казни — и накануне ее свершения. Я могла его понять, но не могла найти подходящих слов чтобы его ободрить. Но он и не походил на человека, которому нужны слова.

— Хорошо… — сказал он, немного погодя, — Дьявол с этим телом. В конце концов я все равно не смог бы вернуть его назад, распотрошенным, точно голодным вороньем. Но это был наш единственный, хоть и слабый, след! На что прикажете надеяться теперь? Ни одной зацепки, ни одной детали. Мы вновь очутились на пустыре. Мы опять не знаем ничего о Темном культе, и даже не предполагаем, с чего начать.

— Не убивайтесь, Ламберт. Взирайте на мир с оптимизмом.

— Здесь нет повода для оптимизма, — безрадостно отозвался капитан.

— Заметьте, это говорит вам парализованная девушка.

— Простите, госпожа Альберка, с моей стороны глупо предаваться унынию, пусть и в такой момент. Но меня огорчает то, что до праздника осталось совсем немного, а опасность, грозящая отцу Гидеону, ничуть не ослабела. Только представьте, что станется, если эти подлецы доберутся до нашего священника на празднестве!

— Вы беспокоитесь о голове отца Гидеона или о том, что Его Сиятельству будет непоправимо испорчен праздник?

— Госпожа Альберка!.. — Ламберт взглянул на меня с таким искренним возмущением, что мне стало неловко. У лица Ламберта было такое свойство — несмотря на то, что оно казалось высеченным во многовековом белом мраморе, а в глазах временами проскакивало что-то уставшее и едва ли не по-стариковски мудрое, иногда он мог казаться настоящим мальчишкой.

— Ну простите… Не хотела вас обидеть. Отец Гидеон всем нам дорог, и не только как память. Так давайте же прекратив ныть, засучим рукава и возьмемся наконец за дело, которое мы сами на себя взвалили! Что толку стенать, ведь стонами блин не намажешь, как любит говорить Баль. Смелее, господа! Темный культ скоро засучит своими крысиными лапками, чувствуя наше дыхание!

Мне казалось, что эта короткая речь должна вдохнуть хоть какое-то подобие энтузиазма в слушателей, но, видимо, оратор из меня был никудышный. Отец Гидеон теребил свои очки, то протирая их, то вновь водружая на нос. Бальдульф тяжело дышал, глядя в пол и насупившись. Ламберт разглядывал собственную руку, и мысли его витали где-то слишком далеко от этого места чтобы я могла разглядеть, куда их занесло.

— Ладно вам грустить! На самом деле один небольшой след у нас все же остался.

Они встрепенулись.

— Какой след? — спросил Ламберт. Глаза его немного разгорелись — как угли в печи, которые ощутили короткий порыв ветра.

— Рука. Даже отделенная от тела, она принесла нам крохи информации. И если мы достаточно умны, то живо обратим эту кроху спелой горячей краюхой!

— Что вы нашли?

— На самом деле не так и много. Когда все остальное оказалось кремированным, мне пришлось внимательно заняться тем, что осталось, и обратить на это самое пристальное внимание.

— И какие новости могла принести чья-то отрезанная рука? Вы нашли в ней импланты?

— Нет.

— Еще какие-нибудь скрытые емкости?

— Нет. Взгляните повнимательнее на внешнюю область предплечья. Что вы видите?

Ламберт прищурился.

— Не могу сказать, будто вообще что-то вижу. Обычная кожа, хоть и скверная. Никаких шрамов, отметин, клейм или чего-то в этом роде.

— Просто потому, что у ваших глаз при всей их зоркости нет достаточной разрешающей способности, — я хитро усмехнулась, — А вот если использовать линзы высокой кратности… Это татуировка, господа. Точнее, это раньше было татуировкой, но потом обладатель предпочел избавиться от нее. Операция была проведена тонко, да только небольшие подкожные шрамы все равно остались. И по их очертаниям я вполне могу восстановить надпись.

— Что за надпись? — жадно спросил Ламберт.

Я хотела раззадорить его нетерпение, выдержав мучительную паузу, но быстро сжалилась. Капитану Ламберту и без того пришлось немало вынести за последние дни.

— Хильда.

— Что?

— «Хильда», барон. Это было вытатуировано на его руке. И еще цифры — Тридцать три, двадцать четыре, ноль восемь, семнадцать.

— Я… Ничего не понимаю. Что это еще за Хильда? И что за цифры?

— Откуда мне знать? Я лишь восстановила надпись, которую хозяин не менее старательно пытался скрыть. Что означает это имя мне неведомо.

Ламберт выглядел как человек, которому пообещали герцогскую корону, но в последний момент заменили ее венком из крапивы.

— Да перестаньте вы на меня так смотреть, как будто я у вас изо рта конфету вырвала!

— Это… не очень обнадеживающая информация, госпожа Альберка.

— А что вы ожидали? Список с указанием всех адептов, их имен и адресов?.. Вы же стражник, Ламберт, вы должны уметь радоваться малому, и распутывать клубок, имея лишь один, даже самый невзрачный, кончик нити.

— Это не нить, — он покачал головой, — Лишь слабая иллюзия. У черни есть привычка вытатуировать имена своих бывших или нынешних возлюбленных, но не свои собственные…

— Вы на редкость наблюдательны, барон, — съязвила я, — Должно быть, тяжко жилось бы на улицах мужику, носящему женское имя Хильда. Да, наверняка это была его подружка, любовница или жена. По крайней мере, вряд ли это была мама или любимая кошка.

Ламберт развел руками.