Поддержка Рима придавала Лжедмитрию твердости. Через папского нунция Рангони он дал понять польским послам Олесницкому и Гонсевскому, что настаивает на своих титулах и никаких своих обещаний о территориальных уступках Польше выполнять не намерен. Разговор этот состоялся во время дорожной встречи Рангони, направлявшегося из Москвы в Рим, с послами, снабженными инструкциями Сигизмунда III об основных условиях договора с московским властителем; после прибытия в Москву Марины и завершения всех коронационных торжеств в Краков должны были приехать представители Дмитрия с широкими полномочиями, чтобы договориться о расчленении России.

Главной заботой Лжедмитрия стало стремление скрыть от своих подданных собственное вероисповедание и примирить народ московский с вероисповеданием своей нареченной. Судя по всему, его самого вопросы религиозной этики волновали очень мало, но он не мог не понимать, что брак с католичкой будет воспринят православным населением как отступничество от истинной веры. Вначале он тщетно пытался убедить католических прелатов разрешить Марине перейти в православие, втайне оставаясь католичкой. Разумеется, римская церковь, возлагавшая столь большие надежды на появление в Москве царицы-католички, не согласилась с просьбой царя. Лжедмитрию не оставалось ничего другого, как по прибытии в Москву Марины совместить ее венчание на царство с обрядом бракосочетания.

2 мая 1606 года царская невеста прибыла в Москву. Вместе с ней явилась не только многочисленная свита, но и вооруженные ландскнехты, нанятые на деньги самозванца. Он очень опасался, что без вооруженной поддержки ему не удастся сладить с москвичами. Худшие опасения самозванца оправдались: казанский архиепископ Гермоген потребовал, чтобы «польская девка» была крещена в православную веру. Гермогена запрятали в монастырь, а царь начал долгие прения с православным духовенством о порядке совершения обряда венчания. Наконец было решено, вопреки всяким правилам, объединить церемонии свадьбы и коронации, что должно было произойти 8 мая.

Сохранились дневники, которые приписываются Марине Мнишек. Она подробно описывает пышные празднества, сопровождавшие ее вступление в роль московской царицы. Тонкости, связанные с щекотливым положением католической царицы в православном государстве, она предпочла не замечать. Основное внимание ее, как истинной женщины, занимали наряды, в которых она являлась перед своими подданными. Однако история сохранила сведения о том, что в Успенском соборе, где патриарх торжественно короновал Марину, предварительно совершив обряд миропомазания, Марина не взяла причастия, как того требовала процедура. Едва коронация кончилась, иноземцы под разными предлогами были удалены из собора и патриарх обвенчал Марину и Дмитрия по православному обряду.

Объединив в одну церемонию обряды венчания и коронования, царь рассчитывал, что все сложности, связанные с вероисповеданием невесты, будут скрыты пышными празднованиями. Марина и Лжедмитрий короновались в русской одежде, но уже через день Марина переоделась в привычное ей европейское платье. На четвертый день праздничных церемоний царь и царица явились перед народом, одетые, как пишет Марина, «оба по-польски, с коронами на голове».

Во время свадебных торжеств возник вопрос о титуле Дмитрия. В приветственном послании Сигизмунда III московский царь не был даже назван московским князем. Это не осталось незамеченным — в дневниках Марины и польских послов Олесницкого и Гонсевского упоминается то неблагоприятное впечатление, которое произвело на присутствующих послание короля. Как пишет Марина, инцидент замяли, «для свадьбы своей забывая обиду, нанесенную опущением титулов».

Сильнейшее впечатление на иноземных гостей произвел русский обычай разбрасывать золотые монеты во время брачной церемонии. В дневнике Марины мы читаем: «При выходе из церкви бросали народу деньги; русские дрались за них палками… Подходя к полякам, Димитрий заметил толпу знатных панов и приказал бросить между ними несколько португальских червонцев, к коим, однако, никто из них не притронулся; даже когда два червонца упали одному пану на шляпу, он сбросил их. Русские же кидались за деньгами и производили тесноту; царь, видя сие, не велел более бросать монеты». Голландский купец Исаак Масса описывает этот обряд более подробно: «Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власьев и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу… Золото было самое лучшее, [от монет] величиною в талер и до самых маленьких в пфенниг». Польские послы Олесницкий и Гонсевский тоже заметили в своем дневнике, что «князь Мстиславский бросал из блюда португальские монеты в 20, в 10, в 5 червонных золотых». Другой очевидец событий, француз Маржерет описывал церемонию следующим образом: «По выходе… в Архангельский собор бросали на дорогу золотые небольшие монеты ценою в пол-экю, 1 экю и в два экю, нарочно приготовленные для сего случая (в России в ту пору вовсе не делали золотой монеты)». Паэрле заметил «несколько золотых монет в 1, 5, 10 и даже 20 червонцев», которые бросал народу Мстиславский, «взяв их из золотого сосуда, подле него стоявшего». Также очевидец событий, Петрей, заметил, что бросали золотые монеты, которых было «несколько тысяч», «нарочно для того приготовленных, с изображением на обеих сторонах орла двуглавого». Стоимость их он определил примерно в 2 венгерских червонца.

Все очевидцы единодушно свидетельствуют, что для свадебной церемонии и обряда венчания были специально изготовлены золотые монеты разного достоинства, предназначенные для разбрасывания их в толпе. Безусловно, те золотые монетовидные знаки весом в 34 грамма и в 3,4 грамма, сохранившиеся в наших музеях, — остатки золотых со свадьбы и венчания на царство Марины Мнишек.

Золотые, разбрасываемые во время торжественного шествия, — сугубо русский обычай. Как и русская одежда на католиках Марине и Лжедмитрии, пригоршни золота должны были заглушить ропот недовольных москвичей. Впрочем, надеждам не дано было исполниться. Соотечественники не приняли щедрого жеста самозванца. «До конца хотя разорити нашу непорочную христианскую веру, прияв себе из Литовской земли невесту лютерския веры девку, и введе ея в соборную и апостольскую церковь Пречистыя Богородицы и венча царским венцом, и повеле той своей скверной невесте прикладываться и в царских дверях святым мирром ея помазал» — этого православное духовенство не могло простить миропомазаннику божьему.

Что же касается простого люда, то у него неудовольствие вызывали многочисленные толпы вооруженных иноземцев, появившихся в изобилии на московских улицах, бесцеремонно и надменно взиравших на чуждые им обычаи. То русский целовальник отказывался брать в уплату за вино литовские деньги, и возмущенный шляхтич пускал в ход оружие. За москвича заступались горожане, и начиналась драка. То подвыпившие наемники бесчестили женщин, невзирая на их социальное происхождение; драки вспыхивали и без видимых причин. Москва бурлила. Недруги самозванца, бояре Шуйские и Голицыны, давно мечтавшие избавиться от него после низвержения династии Годунова, воспользовались всеобщим брожением. Два дня бушевала столица, поднятая набатом против поляков. Восстание в Москве покончило с политической карьерой и самой жизнью самозванца. 17 мая его убила разъяренная толпа. Окровавленный труп на несколько дней был выставлен для всеобщего обозрения.

Так закончилось первое действие народной трагедии, которая войдет в историю под названием Смутного времени. Казалось, события 17 мая 1606 года вернули русскую историю в ее нормальное русло. Была ликвидирована угроза потери Русским государством собственной независимости; польский и католический ставленник на русском престоле не смог удержаться сколько-нибудь длительное время, а его действия не оказали глубокого воздействия ни на внешнюю, ни на внутреннюю политику государства. Но два обстоятельства тем не менее не прошли бесследно. Государственная казна после хозяйничанья самозванца очень поредела. Впрочем, нормальная экономическая жизнь государства, сборы пошлин, внешняя и внутренняя торговля и сборы налогов с податного населения могли бы в короткий срок восполнить утраты. Однако здесь вступало в силу второе обстоятельство: социальное брожение в стране не утихло, а, напротив, усилилось еще более, поскольку народ оказался обманутым в ожидании благодеяний от «доброго царя» Дмитрия, пришедшего к власти на гребне народных волнений. Крепостная неволя становилась реальностью на всей территории Московского государства.