— В Ташкент, товарищ лейтенант. Пехотная, шесть.

— Це ж бисов Шнурок, — заметил Грива, — его враз не поймешь.

— Ладно, распарывай, — согласился Алешкин и отдал свой нож, — три минуты — и не больше.

— Управлюсь, — согласился Пальчиков. — Подсвети…

Я подсветил карманным фонарем. Шов был ладпым.

— Очень прилично, — сказал я.

Но Пальчиков распорол. И тут раздался крик Гривы:

— Есть белый флаг! Есть, товарищ лейтенант! Ура-а-а! Ура-а-а-а!..

Алешкин прыгнул к Гриве одним махом, как изголодавшаяся рысь, наконец выследившая жертву. Оттолкнул сержанта и по грудь всунулся в амбразуру.

Я смотрел в щель. Щель была горизонтальной, и я охватил довольно большое пространство по фронту. Белый флаг нес низкорослый немец, то и дело спотыкаясь и падая среди воронок, камней, обломков, мотков колючей проволоки. Когда идущий в плен падал, белая простыня, колыхавшаяся от ветра, накрывала его, и немец несколько секунд лежал неподвижно, сжавшись в комок.

— Ну-ну, без дураков! — кричал ему Шнурков.

— Да не шуми, — сердился Пальчиков и, как бы оправдываясь, добавлял: — А я говорил, что у них нет совести. Видать, проснулась все же. Подчинились своему Лаху.

— Це ж, братцы, кинец последнему очагу, — сказал Грива и похвалился: — Перед штурмом от Параськи получил письмо. Ой и гарна дивчина! — Он спрыгнул на пол. Я тоже покинул место у щели.

— Что ж, — сказал Алешкин, глядя на меня, — готовься встречать. Немецкий ты знаешь…

Я кивнул.

Однако переводчик не потребовался. Едва протиснувшись через узкий вход, немец застрекотал по-русски:

— Имею честь, капитан Генрих Адем. — Немец был ранен в руку. Кровь, стекая «по разбухшим и грязным пальцам, тяжелыми каплями падала на цементный пол. — Я есть парламентер, — продолжал капитан Адем, измеряя нас оценивающим взглядом.

— Старший сержант Грива, перевяжи! — приказал Алешкин и почему-то отвернулся, белая его голова склонилась на грудь. Грива хлопал глазами — он совершенно не понимал Алешкина.

— Не могу, — прошептал Грива.

— Сеня, окажи помощь! — переключился Алешкин на Пальчикова.

Дом, в котором мы находились, выпирал далеко вперед от общей линии наших войск и представлял удобный объект для окружения силами противника, но об окружении никто из группы не думал. Весь прошедший день по примеру других групп и подразделений мы огнем своим выколачивали из руин белые флаги. Нашей группе в этом отношении не очень везло.

А соседям справа и слева везло — перед ними чаще из руин поднимались белые флаги, и противник сдавался в плен целыми ротами и взводами.

Пальчиков, хотя и был вызван ласкательно, тоже но сдвинулся с места, лишь выпрямился во весь свой трубный рост.

— Ослобоните, товарищ лейтенант, фашиста не перевязываю…

— Шнурок!

— Тут я, товарищ лейтенант.

— Выполняйте приказ!..

— Я потерял индивидуальный пакет.

— Приказываю!!! — взорвался Алешкин.

Шнурков заморгал, виновато взглянул на меня, потом на Гриву, на Пальчикова. Грива отвернулся, Пальчиков вдруг наклонился к вещмешку и начал рыться в нем. Я сказал:

— Разрешите мне?

Пальчиков пнул ногой вещмешок. Старший сержант Грива трахнул кулаком по кирпичной стене:

— Це ж хвашист!

Я подошел к немцу, то есть к капитану Адему. Перевивал рану. Она была неопасной, легкой. Я перевязал, строго придерживаясь правил, и кровь перестала сочиться. Хотел было вытереть кровь на полу, но немец вырвал из рук простыню.

— Я обязан возвратиться, — сказал парламентер, вытягиваясь и выпячивая передо мной грудь. Шинель на нем была изорвана, в пятнах крови, с подгоревшими полами. Но капитан Адем держался еще лихо. — И имею честь сообщить вам, что условия капитуляции недействительны: генерал Лах передал командование войсками генералу Губерту. Имею честь передать просьбу генерала Губерта на двухдневное перемирие. В противном случае мы готовы открыть огонь.

— Кто это «мы»? — оборвал пруссака Алешкин. — Я требую доложить, сколько вас в том доме? Только без вранья! — предупредил Алешкин. — И кто командир гарнизона?

— Хорошо. — Усы у капитана Адема шевельнулись. — Мой гарнизон состоит из отборных солдат фольксштурма. На данный момент, пять часов утра, я имею в своем распоряжении шесть фаустпатронов, пятнадцать пулеметов и три орудия…

— Врет он… — сказал Пальчиков.

— Запугивает! — крикнул Грива, не отрываясь от наблюдения.

Капитан Адем обиделся. Это было странно, но он действительно обиделся: поморгал круглыми глазами и, выпятив грудь, сказал:

— Молодой человек! Вы знаете, кто я есть?

— Гля! — сказал Пальчиков. — Неужели король прусский?

— Коммерсант имперского правительства. Я был в России, закупал кожу и пшеницу. Имею благодарность от фюрера, вождя немецкого народа.

— Заткнись! — крикнул Шнурков.

— Так что вам надо, господин Адем? — спросил Алешкин и на всякий случай попросил Шнуркова отойти подальше и заняться своим делом.

— Хорошо! Вот мои условия: в знак согласия на двухдневное перемирие вы должны покинуть этот дом и отойти на полкилометра к своим войскам.

— А если не уйдем?

— Я прикажу уничтожить вас. Я хорошо осведомлен. Хорошо знаю: русские не нарушат выработанные условия капитуляции, не откроют огня по нашим позициям, и вам помощи ждать неоткуда.

Я напомнил:

— Согласно девятому пункту условий капитуляции удерживаемые опорные пункты будут уничтожаться русской армией.

— Лах смещен, его приказ не имеет силы. Гарнизон крепости имеет другой приказ, приказ Губерта. На раздумье даю пятнадцать минут. Имею честь!

При выходе он упал, кубарем скатился по разрушенным порожкам. Древко флага поломалось, и он, взяв простыню здоровой рукой, понес ее над головой не оглядываясь. Я заметил лежащий среди битого кирпича кожаный бумажник. Поднял и нашел в бумажнике фотокарточку Адема. На снимке Адем восседает в кресле и курит сигару. Усы у него закручены кверху, прическа на пробор, на пиджаке какая-то медаль.

Пальчиков готовил связки гранат. А впереди, через улицу, все маячила серая громада, похожая на корабль, и плевала в нашу сторону огнем. Но стены, потолок выдерживают, покачиваются, однако не разваливаются, что ни говори, а немцы умеют обстраиваться. И похоже, с прицелом… на военные действия.

Адем, возвратясь с переговоров в свой дом-крепость, тотчас же поднялся на чердак и тут обнаружил: часть крыши, обращенной в сторону центральной площади, разобрана, орудие перемещено к образовавшейся дыре и нацелено для стрельбы по командному пункту Лаха. Адем поглазел через дыру на видимую часть города — ему стало нехорошо, оттого что город показался ему тонущим в бурлящем море дыма и огня: утренний ветер раздувал пожары, кудрявил дым… В отверстие залетело несколько искр, покружив светлячками, они опустились на пол и вскоре погасли.

— Господин капитал, все готово для обстрела, — доложил ему сержант орудийной прислуги.

— По своим? — вкрадчиво переспросил Адем.

— По изменникам, господин капитан.

— А тебя как зовут, сержант?

— Отто Людендорф…

— Людендорф?

— Да, Людендорф.

— Знаменитая фамилия. Людендорф разбил русскую армию. Историю изучал? — подсел к Людендорфу Адем.

— Так это мой дед, господин капитан.

— Дед?! Садись, господин Людендорф, — показал Адем на диван. — Так знаменитый Людендорф твой дед?

— Так точно, господин капитан.

— Тогда я не понимаю твои действия…

— Какие действия, господин капитан?

— Людендорф громил русских, а ты куда нацелил свое орудие?!

— Так приказал майор Нагель…

— О да! — буркнул Адем. — Позовите ко мне капитана Неймана.

— Да где же я его возьму?.. Тут такое дело, господин капитан, — зашептал сержант. — Приходил профессор Теодор, ну… и увел Неймана с собой вроде бы по срочному делу…

— Ну-ну!

— Это какое-то недоразумение, господин капитан.

— Ну-ну!

Людендорф поднялся и крикнул солдатам, чтобы они шли на первый этаж.