— Наведите порядок, господин полковник! А эсэсовцеа вышвырните из бункера! — Лах поднялся, ею лицо было бледным, но потом отошло, он успокоился и, не теряя достоинства, сказал: — Вы правы, господин полковник, после войны начнется репатриация. Умен не только тот, кто города берет, но и тот, кто вовремя и организованно их сдает. С прицелом на будущее, во имя империи!.. Мой друг Пунке, пожалуйста, коньяку и кофе.

Зюскинд закрыл лицо руками, тряхнул головой, как бы пробуждаясь от страшного кошмара, сказал:

— Я, господин генерал, был и останусь с вами, готов выполнить любое ваше распоряжение.

— Спасибо, полковник. Ценю ваше мужество. Выпьем за то, чтобы тяжкое горе для немецкого народа никогда но повторилось! Мужайтесь, полковник!.. И знайте: только военные могут спасти Германию! А не Роме и… Губерт! Она мастаки шить дело, по которому, не разбираясь, разжалуют, снижают… Тебе это известно по графу Шпанека.

— Да, да, господин генерал, мы с графом в Крыму, в Керчи… — пролепетал Зюскинд.

Выпить они не успели: в тот момент когда Зюскинд дрожащей рукой брал неподдающуюся рюмку, открылась дверь и через порог переступил лейтенант из шифровального отдела, еще совсем безусый и бледнолицый молодой человек, которого Пунке хорошо знал и высоко ценил как примерного офицера. Лейтенант, выхватив из кобуры пистолет, приложил его к своему виску.

— Господин генерал, во имя фюрера! Прикажите вернуться уполномоченным по переговорам!.. Это предательство! — закричал лейтенант.

Лах кивнул Пунке:

— Мой друг, налейте господину лейтенанту.

Теперь у самого Пунке отказали руки: он никак не мог попасть в рюмку и все лил на стол, и лужица уже стекала. В наступившей тишине было слышно, как жидкость издавала какой-то странный звук, ударяясь о каменный пол. Пунке схватил тряпку, начал вытирать пол. Когда вытер и выпрямился, увидел: Лах курил, сидя в кресле, а полковник Зюскинд остекленевшими глазами смотрел на лейтенанта, державшего пистолет у своего виска; под дулом отчаянно трепыхалась взбухшая синяя жилка, а рука лейтенанта сделалась совершенно белой.

Лах сказал:

— Я понимаю вас, господин лейтенант, но стрелять не советую…

— Верните уполномоченных, господин генерал, иначе все раскроется! Обер-фюрер Роме отдаст вас под суд за сдачу города. Вы должны сражаться до последнего солдата.

Лах швырнул сигарету в угол. Пунке подумал, что сейчас произойдет невероятное, ибо он знал крутой характер своего генерала, да и налицо явное неповиновение, нарушение всякой субординации.

— Сколько вам лет, господин лейтенант? — спросил Лах, не вынимая рук из кармана шинели.

— Ровно восемнадцать…

— То-то же. — Генерал подошел к лейтенанту, погладил по голове. — У меня сын такой, но он уже погиб. И волосы у него такие же были светлые. И лицом вы похожи…

Лейтенант все же выстрелил. Упал он на спину, за порог. Дверь качнулась, закрылась, по не совсем, осталась щель, сквозь которую Пунке видел мертвое лицо лейтенанта с окровавленным виском, а рядом лежал пистолет, уже остывший и, пожалуй, никому не нужный.

— Уберите его, мой друг, — сказал Лах и вновь сел в кресло. — Похороните, он был неплохим офицером. Что поделаешь, возраст опасный, господин полковник. В таких летах кажется, что все понимаешь, все видишь, на самом же деле — слеп!..

Ночная бомбардировка с воздуха разметала фольксштурмовцев, оборонявших зону Зюйдпарка. Часть перепуганных подростков и пожилых влилась в батальон Адема. Да уж лучше бы они и не вливались! Или позже пришли бы. Как раз в тот час, когда они, еще охваченные паникой, рассказывали друг другу о том, что видели и что испытали, как раз в это время — надо же! — на позициях Зюйдпарка появился генерал-майор Губерт в сопровождении майора Нагеля и еще одного офицера, назвавшегося капитаном Лемке.

Губерт раздраженно сказал Адему:

— На вашу зону я ставлю другого офицера, а вам будет особое поручение, весьма ответственное. Поехали с нами, — кивнул он на лимузин, стоявший подле бункера.

Прибыли они в резиденцию Роме. Нагель и Лемке остались в приемной, а Губерт с Адемом вошли в кабинет, окна которого были забаррикадированы мешками с песком; в помещении горел свет.

Роме поднялся и хотел было протянуть руку Губерту и Адему, но на улице опять загрохотало, заухало и загремело — город бомбили ночники, — и обер-фюрер позвал всех в свое убежище. Но Адем остался. Минут через двадцать бомбежка прекратилась, вернулись Роме и Губерт.

— Так вот, мой друг Адем, — сказал Роме, садясь за свой стол, загроможденный телефонными аппаратами разной окраски, — властью, данной мне фюрером, я сместил генерала Лаха с поста коменданта крепости и командующего войсками гарнизона и объявил его изменником. Лах вошел в контакт с русскими и ведет переговоры о капитуляции. Комендантом крепости и командующим войсками гарнизона я назначил генерал-майора Губерта.

Роме закурил и, выдержав паузу и все еще глядя на Адема, приказным тоном воскликнул:

— А от вас, господин Адем, требую сорвать переговоры о капитуляции! И уничтожить изменника Лаха.

— Хайль Гитлер! — только и посмел произнести Адем и тут же выскочил в приемную, совершенно обескураженный поручением.

Нагель и капитан Лемке доставили Адема на бронемашине в его дом, в тот дом, который уже полностью приспособили для ведения огня из фаустпатронов, орудий и пулеметов.

— Роме наведет порядок! — наконец заговорил Нагель. — За идеи фюрера он себя не пожалеет.

— Не пожалеет, — отчужденно промолвил Адем.

Майор и капитан быстро уехали, оставив Адема в его кабинете одного. И тут ему припомнился Роме. Да не теперешний, а еще пытавшийся выбиться на должность обер-фюрера. Еще подбиравший ключики и отмычки к своему предшественнику Носке, чтобы свалить его с поста обер-фюрера провинции. Чтобы свалить Носке, не поладившего с промышленниками и коммерсантами города, Роме начал завоевывать авторитет среди деловых людей. И однажды он пригласил к себе Адема. И между ними, Адемом и Роме, состоялся такой разговор.

«Мой друг Адем, не найдется ли у тебя сто тысяч марок? Есть выгодное дельце по части закупки в Бразилии пшеницы и кожи».

«Вам, господин Роме, могу ссудить, хоть сейчас подпишу чек. Неужели вздумали коммерцией заняться?»

«Да вот думаю… Да боюсь соперников».

«А кого именно боитесь?»

«Прежде всего тебя, Адем. Твоей оборотистости да пронырливости. — Роме при этом расхохотался и затем сказал: — Нет, Адем, «хлеб наш насущный дай нам сегодня» — не моя стихия. Знаешь, меня больше интересует духовный хлеб».

«Так это дельце стоит сто тысяч марок? — смекнул Адем, куда клонит Роме. — Всего-то сто тысяч стоит духовный хлеб? Я готов подписать чек».

Так они и поладили: Адем получил выгодное дельце, а Роме — необходимую сумму для приобретения авторитета. Так они, он, Адем, и Роме, сообща доконали занозистого Носке.

Вспомнив об этом, Адем невольно хватился, что Иохим Нейман еще не возвратил ему долг, пять тысяч марок. Он спешно собрался ехать в бирштубе Неймана: «Чтобы мышка да кошку слопала? Этому не бывать! Все они на службе у деловых людей. Наемники! Не более!..»

В полночь, когда фрау Гретхен, уложив своих девочку и мальчика в постель, спускалась вниз, в пивной зал, перед ней появился Генрих Адем в новенькой форме гауптмана. Она немного оробела, однако быстро взяв себя в руки, спросила:

— Господин Адем, неужели и вас призвали в армию?

— Я сам теперь призываю в армию, — гордо заявил Адем и, закрыв входные двери на замок, кивнул на разливочный аппарат: — Налей-ка!

Но Гретхен сама не стала наливать, крикнула за перегородку, в моечную:

— Десятая, живо!

Из-за перегородки показалась девушка с прядкой седых волос, одетая в чистую униформу официантки, и, быстро наполнив кружку, поставила ее перед Адемом, севшим за стол, и отошла подальше, к перегородке, где опустила руки, видно, в ожидании новых указаний фрау Гретхен.