Адему показалось, что у Роме, в его крупной, с шишковатым лбом голове, тоже таится какой-то чисто свой маневр, и теперь он его, этот чисто свой маневр, как бы отделывает, шлифует. Но Адем не стал искушать себя вопросами, а сделал вид, что он — весь внимание и готов до конца выслушать обер-фюрера. Между тем Роме допил кофе и, приняв позу быка, сказал:

— В эти трудные дни немцам нужен герой, как никогда раньше! Чтобы по нему, по этому герою, и равнялись все немцы. Нам нужны такие люди, как ты, Адем! — Роме подергал носом, спросил: — Мой друг Адем, ты веришь в свой народ?

— А как же! Вся моя коммерческая деятельность…

— Про то я знаю, — прервал Роме Адема и, поднявшись, стал смотреть в окно, из которого хорошо был виден второй дом коммерсанта, тот, в котором жила сестра со своей дочерью Эльзой.

— Кто же не любит своего народа? — продолжал Адем. — Таких надо уничтожать!

Роме отмахнулся, и Адем умолк, глядя на обер-фюрера, и думал: «К дьяволу вас, духовников! Наши деньги и наша музыка».

— Ну, есть, которые и не любят, — загадочно подкатывался со своим Роме.

Адем, распаленный своей мыслью, решительно отрезал:

— Уничтожать! Уничтожать! Жизненное пространство дается только истинным немцам.

— Истинным. Но есть среди даже наших военных, которые помышляют об измене фюреру и своей нации.

— Уничтожать!..

— Вот потому мы и надеемся на тебя. Я доложу фюреру, что Адем, как и в прошлом, так и теперь, самый верный солдат империи. Так вот, ты, мой друг, можешь стать героем.

— Но каким образом? — наконец спросил Адем.

— В свое время ты получишь от меня надлежащие инструкции. Твои дома должны превратиться в настоящие редуты, крепости. — Роме вскинул руку и, не задерживаясь больше ни минуты, осанисто вышел из столовой, а затем, сев в машину, уехал вместе с Нагелем.

На другой день Адем прежде всего поднялся на чердак: да, стоит зенитка, просунув в проем крыши длинный ствол. А кассеты со снарядами подле штабелем возвышаются. Прислуга тут же, под тавровым стропилом, за столиком поедает свиную тушенку, взятую из подвалов Адема. Командир орудия, ефрейтор, самый высокий из расчета, со шрамом на лице и волосатой грудью, нахмурился, вставая:

— О, сюда нельзя! Прошу спуститься вниз.

— Я хозяин этого дома.

— Прошу спуститься вниз! — повторил ефрейтор.

— Я капитан Адем, командир фольксштурма зоны Зюйдпарк!

Прислуга переглянулась, и затем тот же ефрейтор со шрамом, подойдя к телефону, установленному на тумбе из-под цветочной вазы, куда-то позвонил:

— Докладывает ефрейтор Крайке… Как быть с хозяином дома?.. Можно? Слушаюсь! — Ефрейтор положил трубку и, вытянувшись перед Адемом, сказал: — Какие будут указания, господин капитан?

Адем, до этого вспыхнувший, оттого что так непочтительно встретила его орудийная прислуга, пригасил свою рассерженность, спокойно сказал:

— Кушайте, кушайте, солдаты. Я ведь тот самый коммерсант… Слышали небось? Вот эти сапоги, что на всех вас, пуговицы и ремни, брюки и мундиры и всякие тренчики, антабки и колечки на мои деньги куплены. Я даже русскую пшеницу закупал и поставлял для нашей доблестной армии. Слышали небось?

В эту минуту на нижнем этаже загрохотало, затопало. Прибежал ординарец Сольсберг, ломким, мальчишеским голоском стрекотнул:

— Господин капитан, звонили из полиции: к нам едет командующий войсками гарнизона. Так я поднял всех в ружье…

— Молодец, что поднял. Пусть каждый займется своим делом.

— Так командующий уже во дворе! — оповестил Сольсберг.

— Чертова кукла! — возмутился Адем и тут же по лестнице скатился вниз.

Генерал Лах уже принимал рапорт от однорукого лейтенанта, добровольца, вступившего в фольксштурм три дня назад. Адем не успел запомнить его фамилии — не то Хотц, не то Хотер, — по крепко уловил, что этот не то Хотц, не то Хотер сражался в Сталинграде и там получил Железный крест, там же потерял кисть руки. Лах кивнул на орден, серым пауком висевший на груди лейтенанта:

— Благодарю за службу, лейтенант!

— Хайль Гитлер! — по привычке взметнул правую руку Хотц, оголив красно-синий обрубок.

Лах поморщился, но все же, когда лейтенант вобрал культяпку в рукав, опять похвалил за четкий рапорт и только после этого заметил капитана Адема, стоявшего в готовности доложить. Но Лах сам поприветствовал его:

— Рад вас видеть, господин коммерсант, в форме капитана и на должности командира батальона фольксштурма. Прошу показать, как подготовился фольксштурм к обороне своей зоны.

Осмотр боевых позиций зоны Зюйдпарка Лах начал тут же — с территории двора и дома Адема. Ординарец командующего ефрейтор Пунке, человек, по-видимому знающий характер и привычки своего генерала, старался записать каждое слово, сказанное Лахом при виде то орудия с просунутым стволом сквозь пробитую в стене амбразуру, то фаустпатрона, то пулемета, установленного на широком подоконнике и обложенного мешками с песком.

— Да вы, господин капитан Адем, настоящий фортификатор! — похвалил Лах.

И эти слова Пунке тотчас же записал.

— Рад стараться, господин генерал! Мой батальон сформирован из жителей этого района.

— О, да вы еще и политик! — спешно отреагировал Лах. — Очень разумно. Когда солдат защищает свой дом, он становится вдвое храбрее. И втрое беспощаднее к врагу.

Тут Лах заметил на стене в позолоченной раме портрет Бисмарка, подошел к портрету и надолго приковал свой взор к изображению любимого канцлера. Все приумолкли. О чем уж думал генерал от инфантерии Лах, разглядывая портрет, Адем, разумеется, не знал.

— Я хочу начать с Зюйдпарка, — сказал Лах. — Поехали.

На осмотре позиции, по мнению Адема, и раскрылся Лах как человек, который способен организовать отпор русским, если они подойдут к городу. И профессиональное чутье, по мнению Адема, у Лаха бесподобное.

Командующий с одного взгляда обнаружил недостатки в системе укреплений и тут же втолковал, не повышая голоса, командирам и самому Адему, где лучше проложить траншею, где отрыть ходы сообщения, и какое количество огневых точек установить, и какие места заминировать немедленно, обозначив их флажками, чтобы свои не подорвались.

Возле площадки для стрельбы из фаустпатрона рыжий малолеток со значком «Гитлерюгенд» не смог толком ответить на вопрос, на какое расстояние летит мина и какие места у русских танков наиболее уязвимы. Подбежал командир взвода, чуть постарше малолетка, в новенькой форме, еще не измятой, без следов окопной жизни. Он так часто затараторил, выручая своего подчиненного, что Лах ничего не понял.

— А вы, — кивнул командующий на Адема, — знаете?

Адем ответил точно…

Когда начальство уехало, в том числе и Адем, майор Нагель спустился вниз, возле дорожного кювета к нему подошел Крамер, охранник из команды Ганса Вульфа.

— Господин майор, когда я лежал в госпитале, видел там лейтенанта Густава Крайцера, он приходил к Вульфу по ночам, и они о чем-то шептались. Однажды я услышал от них имена, русские имена…

— Какие же? — спросил Нагель.

— Сучков, Марина…

— Стоп, Крамер! Больше ни слова! — остановил его майор Нагель.

— Так что, в трансформаторной будке Вульф кого-то держит…

Отряд из личной охраны обер-фюрера ворвался в помещение бетонного барака. Еще не светало. С зажженными факелами обшарили каждую каморку. Но никого не нашли. Потом Нагель, оставив при себе троих самых рослых парней, направился в контору.

Ганс Вульф встретил их у входа.

— Ви! Ви! — отдал он рапорт майору Нагелю, который оттолкнул ефрейтора в сторону, кивнул своим молодцам и с ними вошел в небольшую комнатушку с одним окном, впритык к которому стоял потертый, с эрзац-кожаной обивкой диван и стол с огромной голой крышкой, на которой одиночествовал черный дисковый телефонный аппарат. Майор Нагель заметил и устройство сигнальной системы, тут же, рядом со столом, куценький рядок казарменных табуреток, тяжелых, с железными ножками. Пока солдаты обшаривали конторку, майор Нагель не спускал изучающего взгляда с Ганса Вульфа, стоявшего у двери совершенно спокойно.