Из его слов оказалось: в четырехглавый форт можно проникнуть через запасной лаз.
Посовещались. Помолчали. Шутка ли — идти на такой риск!
Петя Мальцев сказал:
— Если что, взорвем…
Грива подвинулся ближе к Мальцеву:
— Петя, командир полка просил удержать дот…
— Веди! — сказал Дробязко пленному. — Да смотри у меня, не балуй! — погрозил он автоматом.
* * *
Они ждали восхода солнца, чтобы осмотреться, куда попали, куда привел их Фриц Донке. Восход задерживался, и казалось, на этот раз его вообще не будет — солнце, видно, устало до чертиков и решило переждать там, за далекими горами, чтобы не видеть и не слышать, как стонет и рушится земля под тяжелым и густым градом металла и взрывчатки…
Едва очертилась на востоке светлая полоска зари, как тут же погасла: солнце вдруг затмила непролазная стена разрывов, полыхнувших внезапно со стороны штурмующих войск.
— Ну и жарят наши! — крикнул Мальцев на ухо Дробязко. — Сам сатана протянет ножки!..
Они сидели в каком-то бетонном мешке. Над ними клацали затворами, гремели выстрелы, кто-то кричал, бегал, топая коваными сапогами.
* * *
Лемке видел, как все ближе и ближе к террасе подкатывается огненная гряда, вот-вот она перехлестнет порожек и накроет весь форт. «Но, может, и не накроет, может, остановится или пройдет стороной. Еще немного продержимся, тогда…» Он знал, как поступать тогда: часть солдат он отправит в укрытие, часть оставит у орудий и пулеметов, ведь это русские, они могут передвигаться и по огненной волне! Оставшиеся у орудий и пулеметов солдаты обязаны в упор расстреливать атакующего противника.
Рыкнул телефон. Звонил генерал Енеке:
— Фюрер и я гордимся вашим мужеством. Твои солдаты показывают образцы стойкости. Я убежден: там, где обороняются солдаты капитана Лемке, русские не пройдут!..
Лемке ответил по-уставному:
— Хайль Гитлер!
Телефонный аппарат подпрыгнул и с грохотом упал на бетонный пол. Солдат-пулеметчик отскочил от амбразуры. Шатаясь и держась за голову, он повернулся к Лемке. Из-под его рук хлестала кровь, и он тут же рухнул, успев лишь охнуть.
Лемке подбежал к внутреннему переговорному устройству.
— В укрытие! Наводчикам остаться! — приказал Лемке и бросился к люку, чувствуя, как печет ему спину.
Грива сначала увидел ноги — они дрожали и покачивались, — потом туловище в офицерском мундире. Он взял автомат за ствол, ударил прикладом по спине.
— Будьте любезны, не балуйте, — связывая руки Лемке, сказал Мальцев. — И не шумите, для вас наступил мертвый час в этом четырехглазом доте.
Их лежало восемь, обезоруженных и связанных, когда Дробязко высказал опасение, что, если так пойдет и дальше, тогда некуда будет помещать пленных.
Подождали. В люк никто уже не опускался. Там, наверху, неумолимо продолжалась обработка немецких укреплений.
— Теперь, ребята, наверх, — приказал Мальцев. — Водрузим знамя и будем драться до подхода своих…
4
Полк Кравцова вгрызался в скалы, бетон и железо четвертый час подряд, без передышки и заминки, жадно тянулся к гребню, на котором волшебствовал красный флаг. В полку уже знали, кто его водрузил, и что разведчикам крайне требуется поддержка, и что за этим гребнем открывается вид на море и начинаются предместья Севастополя…
Кравцов бросил взгляд на часы: стрелка бешено мчалась по циферблату, она так быстро бежала, что подполковник приложил часы к уху: спешат, что ли? Но ход был нормальным, и он понял: не усидеть ему на месте, не удержать себя в окопе, на НП…
Подполз связист, устранил поврежденную линию, связывающую командира полка с наблюдательным пунктом командира дивизии полковника Петушкова. Пропищал тело-фон.
— Вас, товарищ подполковник, — сказал телефонист, подавая трубку.
— Акимов говорит, — услышал Кравцов знакомый голос. — Я все знаю, они молодцы, твои разведчики. Послушай, дорогой, что требуется, чтобы наш флаг реял на высоте… Мы оповестили войска о том, что твои солдаты ворвались в главный форт немецкой обороны. Ты понимаешь, что это значит?
— Да! — сказал Кравцов в трубку. — Пробиваемся к гребню, еще рывок, товарищ Акимов, и мы будем там…
— Очень прошу вас, Кравцов, очень… Вам посланы танки, через двадцать — тридцать минут они подойдут. Немедленно бросайте их в бой. Остановка может все испортить. Вы поняли меня?
— Понял, товарищ генерал.
Потом в трубке послышался голос полковника Петушкова:
— Андрей, ты можешь сделать невозможное?
— Могу.
— Благословляю, Андрей Петрович. Занятый разведчиками главный форт приказываю удержать!
Кравцов передал трубку связисту, охватил одним взглядом поле боя… Атака захлебывалась… Кравцов скорее почувствовал это, чем увидел, что в отдельных местах бойцы уже не продвигались, они залегли, другие сползали вниз. Только несколько бойцов еще перебегали, стреляя на ходу. Кравцов смотрел в бинокль, и ему хорошо было видно и тех, кто, полусогнувшись, взбирался наверх, и тех, кто лежал, прижавшись к земле, и тех, кто уже никогда не поднимется… Убитые на этот раз резко бросались в глаза, и он легко отличал их от уставших, выбившихся из сил бойцов. Он также понял, что сейчас, чтобы вдохнуть силу в штурмовые группы, поднять изможденных, до предела уставших людей, нужны не танки — огня и так с избытком, — нужно что-то другое…
Кравцов думал послать ординарца и передать — нет, не приказ, приказ сейчас не подействует, — передать его, Кравцова, просьбу не останавливаться, сделать еще один рывок…
— Шнурков! — Он хотел было сказать ординарцу «беги», но произнес другое: — Глоток чаю…
Кравцову показалось, что ординарец слишком долго отвинчивает колпачок на термосе. Над окопом пронеслись штурмовики.
— Кавалерию бы сейчас… Костя, пошли! — Он выпрямился, выпрыгнул из окопа с решимостью лично броситься в атаку, ибо сейчас не было других средств и способов для завершения рывка, кроме как участие его самого, командира.
Шнурков, видно, догадался о намерениях Кравцова, преградил ему путь:
— Извиняюсь, есть же для этой цели замполит майор Бугров.
— Он ранен и отправлен в госпиталь. Сейчас нужно слово командира. А слово, как известно, сильнее бомбы!..
На ходу Кравцов увидел, как покачнулся флаг, но не упал, выпрямился, по-прежнему развевался… Кравцов обогнул обрыв, поднялся к разбитому дзоту, перепрыгнул через разрушенную траншею и оказался среди бойцов. Его сразу узнали. Кто-то выкрикнул уставшим, хрипловатым голосом:
— Командир полка с нами, товарищи!..
— Вперед, вперед! Еще рывок! — позвал Кравцов. — Один рывок! — протяжно крикнул он и бросился на обожженную кручу.
— Ура-а-а!
— …а-а-а! — отозвалось на флангах.
Кто-то обогнал Кравцова. Он присмотрелся и узнал своего ординарца.
— Вот Шнурок так Шнурок, обогнал все же.
* * *
Утром, едва только развиднелось, на бугре, метрах в двухстах от занятого разведчиками форта, начали накапливаться гитлеровцы — пехота и танки. Мальцев сделал вывод: похоже, враг собирается овладеть крепостью.
Часть пулеметов и одно орудие быстро были перемещены из форта наружу и установлены в широкую траншею, полудужьем охватывающую со стороны противника четырехамбразурную крепость.
Грива старался изо всех сил. Он первый установил пулемет, притащил несколько ящиков с пулеметными лентами и гранатами, опробовал оружие, подмигнул Пете Мальцеву:
— Читал Есенина? А-а, тогда послушай… «Небо — как колокол, месяц — язык, мать моя — родина, я — большевик».
…Сначала появился один танк. Он остановился метрах в пятидесяти, поводил стволом вверх-вниз и замер. Потом открылся люк, показалась голова в черном шлемофоне. Голова начала что-то кричать отрывисто-лающе. Из длинной очереди слов, сказанных немцем, разведчики поняли лишь одно: «Лемке», повторенное несколько раз.
— Лемке — это что? — спросил Грива у Мальцева.
