— Может, выступите? Народ очень интересуется.

— Сегодня нет. Я с сыном приехал, хочу показать ему подземелье. Вот прихватил два фонаря…

— Опасно, там еще рвутся мины.

— Не беспокойтесь, я не подорвусь, сам эти мины ставил.

— Ну смотрите. Вот вам схема катакомб…

— У меня есть…

— Идите.

— Я с ним, пропустите! — услышал Серж за спиной. Голос показался ему знакомым. Он хотел было оглянуться, но Николай Михайлович взял его под руку…

Лучик от фонаря прорезал темноту, выхватывал из сплошного мрака поржавевшие каски, пулеметные ленты, гильзы. Иногда лучик застывал на некоторое время, и по тому, как он трепетал, Серж догадывался, что у Николая Михайловича дрожит рука…

Они подошли к надгробию. Вверху зияла дыра, через нее проникал дневной свет. Бетонное надгробие размером не менее двадцати метров на десять показалось Сержу невероятно тяжелым и большим.

— Сколько же тут погребено?

— Не считали… Нельзя было сосчитать.

— Почему?

— От них остались вороха костей. Сражались до последнего патрона, до последнего дыхания. Даже после газовых атак оставшиеся в живых отвергли предложение врага сдаться в плен и продолжали наносить фашистам удары.

Серж стоял так, что его тень макушкой касалась надписи. Он прочитал:

И вдруг он подумал: «Под землей, на такой глубине эта надпись не подвержена разрушению. Пройдут столетия, а она будет призывать: «Смерть немецким оккупантам!» Столетия. «Нет, Хьюм, здесь все по-другому». Ему сделалось зябко, и он поежился. Это заметил Николай Михайлович.

— Теперь я покажу ту дыру, через которую я вырвался отсюда.

Они прошли метров четыреста — пятьсот. Мрак начал редеть.

— Вот она, — сказал Николай Михайлович и присел на большой камень. К дыре тянулась конусообразная насыпь, образовавшаяся от обвала.

— Я посмотрю, — сказал Серж и начал взбираться наверх.

Подняться по конусу оказалось не так-то просто: он то и дело сползал вниз. Но наконец все же достиг нижней кромки дыры. На уровне его лица нависла огромная каменная глыба. Серж осмотрел ее и понял, что, если как следует нажать на глыбу, она рухнет, упадет прямо на голову Николаю Михайловичу. Он взглядом измерил падение глыбы и убедился: «Точно, прямо на голову». Серж еще раз прицелился, теперь уже с мыслью о ситуации простого случая, когда гибель человека может даже и не рассматриваться. «Вот так и получилось… Уперся ногой — и глыба рухнула, я вслед за ней, отделался синяками и царапинами…» Мысль о ситуации простого случая захватила его с неотразимой силой…

Николай Михайлович сидел как раз на черте тени и света. Отверстие гитлеровцы проломили взрывом ночью. Почти никто из бойцов не обратил внимания на раздавшийся гул, он прозвучал так же, как на поле боя взрывается один из сотен снарядов — в порядке вещей. Только он, Николай Михайлович, сказал тогда полковнику Ягунову, командиру подземного гарнизона, что немцы, видимо, что-то собираются предпринять. Бритоголовый полковник, внешне похожий на интеллигента-аккуратиста, сверкнул стекляшками пенсне, сказал: «Вы думаете, что враг совершит газовое нападение?» Полковник приказал ему взять несколько человек и стать на охрану обвала. Они бежали в темноте, лучины, заменявшие фонари (керосин к тому времени был полностью израсходован), то и дело гасли, и бойцы с трудом достигли обвала. У Шумилова в запасе были две лучины, сухие щепы от промасленных досок. Он запалил обе сразу: облако дыма висело под потолком, отдельные его клочья уже тянулись в отсеки катакомб. Бородатый красноармеец, оказавшийся на несколько метров впереди, вдруг схватился за горло и, извиваясь в конвульсиях, попятился назад, упал в двух или трех метрах от Шумилова. Николай Михайлович почувствовал резь в глазах, но успел заметить, как изо рта бородатого показалась красная пена. «Назад, газы!»

Потом хоронили погибших, без гробов, в дальнем отсеке. Прикрыли общим брезентом, засыпали, потом еще слой посиневших трупов и опять общий брезент…

Он добровольно изъявил желание пробиться на Большую землю и доложить командованию фронтом: группа войск полковника Ягунова удерживает район аджимушкайских катакомб, немцы совершили газовую атаку. В течение десяти дней он пытался вырваться через эту дыру. Все же в конце концов добился своего. Потом в течение трех месяцев продирался сквозь вражеские заслоны. Керченский пролив переплыл на бревне в темную дождливую ночь: за спиной грохотал бой — в такую погоду солдаты подземелья дрались с особой лихостью.

Они сражались более девяти месяцев, до последнего вздоха…

Николай Михайлович посмотрел на Сержа: на фоне голубого лоскутка он пластался наверху черной птицей. «Смотри, смотри… и запоминай… «Орленок, орленок, взлети выше солнца — собою затми белый свет…»

— Здравствуйте, Николай Михайлович!

Возле стоял Синявкин, держа в руках погасший фонарик.

— К. Синявкин? — обрадовался Шумилов.

— К. Синявкин…

— Константин Федотович, ты, брат, рисковал. Тут еще много всяких сюрпризов… Мог бы и напороться…

— Смелого пуля боится, смелого штык не берет. Я тут не первый раз. — И показал на Сержа: — Сын?

— Ага. С боевой дорогой отца знакомится… А знаете, он у меня циркач! Говорят, что способный наездник. Но пока что только лошадок чистит да прогуливает их, — засмеялся Николай Михайлович. — А как у вас дела идут?

— Я ушел из Комитета. Тяжелая работа, одно расстройство. Плачут люди при встречах после долгой разлуки. Насмотрелся, сердце стало пошаливать.

— Где же вы теперь?

— В «Ласточкином гнезде». Отдыхаю. Работа найдется. — Он заметил неподалеку полуистлевшую командирскую полевую сумку, поднял и начал рассматривать ее.

«Ситуация простого случая… О, Стенбек, тебе повезло! Хьюм, я начинаю, ты слышишь, я начинаю… Да поможет мне бог! Ты прав, Хьюм, у меня не должно быть души. Только мозг и тело. Мозг — это электронно-вычислительная машина. Запрограммированная машина! Теперь уже ничего не изменишь. Остается только нажать кнопку — и пожалуйста…» Серж протянул руку к глыбе и тут заметил рядом с Николаем Михайловичем Синявкина. Он узнал его сразу по огнисто-рыжей шевелюре и отдернул руку от нависшей глыбы, весь похолодев. На лбу выступил липкий пот. «Хьюм, вот вам и электронно-вычислительная машина!» — пронеслось в голове, и он впервые подумал, как же трудно убить человека, совершенно безоружного и не ожидающего удара…

Над трубой котельной лениво колыхался желтый с синими прожилками дым. У Шредера всегда этот дым вызывал необъяснимую тревогу и отвращение, будто бы там, в этом приземистом здании, рождались интриги и прочие неприятные вещи в жизни «Лесного приюта». Он вышел из машины, небрежно подал пропуск. Привратник, средних лет служака, с бычьими навыкат глазами (бог знает, что за птица на самом деле!) долго рассматривал его документ. Пока тот колдовал над пропуском, Шредер все поглядывал на желтоватый снопик дыма.

— Пропустить не могу, — сказал привратник. — Извините.

— Почему?

— Не та бумага. Извините, но вам придется поехать в город. — Привратник назвал адрес. — Прошу, мистер Шредер, — показал он на машину. — Здесь стоять не разрешается. Прошу, иначе меня уволят с работы…

Подкатил черный лимузин. Из него вышел высокий, с одутловатыми щеками мужчина. Хьюм! Их взгляды скрестились.

— Пропустите этого господина, — сказал Хьюм и, сгибаясь, сел в машину, потом открыл дверцу, качнул головой. — Я вас жду в своем кабинете в одиннадцать часов.

На территории приюта поразила тишина. Правда, и раньше здесь не очень-то было шумно, скорее, немота властвовала тут. Но все же нет-нет да со стороны конюшни послышатся глухие удары трамбовки, нет-нет и фыркнет лошадь. Когда выходил из церквушки, иногда видел стайку приютников (их вообще здесь было немного, этих невольных «демонстрантов», в сущности лишь обозначающих вывеску хьюмовского заведения «Лесной приют»), среди них находился весельчак, шепотком одаривал мальчишек шуткой, и стайка взрывалась хохотом, коротким, но звонким…