— Это верно. Однако куда он помчался?
— Я привез новую служебную собаку. Алешка уже разнюхал, побежал посмотреть.
Добрыня задумчиво:
— Мечта моя — увидеть Алешку в форме пограничника.
И тайгу окинул широким взглядом, будто искал в суровой кипени лесных дебрей сына своего — взрослого, конечно, похожего на самого себя.
И тут полковник Тимошин подкатил на машине. Пристроился к Добрыне и Турову, тоже начал взглядом прощупывать молодой подлесок, как всегда по привычке это делают пограничники: у них такая работа, такая служба.
— Что там случилось? — наконец спросил Тимошин.
Добрыня доложил, что на участке комендатуры идет обыкновенная служба, происшествий не произошло. Тогда Тимошин сказал:
— Это хорошо. Так лучше, без выстрелов-то, — и на Добрыню посмотрел теплым, веселым взглядом. — Я к вам приехал с добрыми вестями. Только перед тем, как сказать о них, хочу поговорить с Алешей и той девочкой… Сашко, кажется, ее зовут? Позовите их ко мне.
— Сашко уехала, а Алешку сейчас поищем, — сказал Добрыня и распорядился найти.
В подлеске Алешки не оказалось. Туров заглянул в вольеру, думая, что сын коменданта возле нового молодого Дика. Нет, и там Алешки не было.
Нашли его на чердаке комендантского дома: у него там был свой штаб. Алешка сидел возле круглого окошка, за небольшим столиком и писал тете Лиде, Сашиной маме, письмо:
«Дорогая тетя Лида! Я пишу тебе не потому, что мне ужасно скучно без Сашко, а потому, чтобы вы не ругали ее за все, что у нас тут случилось. Во всем виноват я. Сашко думала, что мы играем, а я по-правдашнему мечтал поймать нарушителя границы — а вдруг попадется! Только я не знал, как трудно и опасно встречаться с настоящим шпионом. Но вы, тетя Лида, не волнуйтесь, ведь все прошло. Папа меня не очень ругал. Правда, в больнице он мне сказал: «Есаул, ты хоть теперь понял, что граница — это не игра?» Он сказал это дрожащим голосом, и я испугался потому, что так папа говорит, когда ему трудно. Он и о маме вспоминает с дрожью в голосе.
Пишу это письмо на чердаке. В круглое окно вижу тайгу. Тут столько рек, озер, грибов и ягод! И все это укрыто густым-прегустым лесом. Тетя Лида, как здесь хорошо! Пожалуйста, не ругайте Сашко, она нисколечко не испугалась. Тетя Лида, ведь такие, как наша Сашко, в войну ходили в разведку и им давали ордена. Я про это читал в книгах. Хорошие же пацаны были. Мне они очень нравятся. Честно говорю, тетя Лида, нравятся.
Сашко большой пограничный привет!
Ваш племянник Алеша Добрыня
Н-ский район границы, 25 сентября».
Алешка вошел в штаб комендатуры солидно. Остановился посередине комнаты, в один миг обежал взглядом вокруг: Тимошин сидит на стуле папы, а отец у окна, руки по швам, дядя Туров и еще трое незнакомых офицеров рядком стоят, и Бабаев тут же. Алешка с достоинством спросил:
— Кто вызывал? Я пришел…
Все заулыбались, глядя на Алешку, на его выгоревшие волосы, спадавшие на глаза. Улыбнулся и Алешка, обнажая щербинку в зубах. Тут Тимошин не выдержал и как-то жалостно промолвил:
— Это что ж, Кайши зубы выбил?
— Он, — сказал Алешка и поплотнее сомкнул губы.
Тимошин поднялся и, шагнув к Алешке, схватил его на руки:
— Сынок… Ничего, ничего, Алешенька… Ты хороший хлопец, настоящий сын границы… Медалью тебя наградил Президиум Верховного Совета СССР за отличие в охране и обороне советской границы. — Он поставил Алешку опять на пол и сказал: — Прошу слушать Указ… о награждении…
Рядовой Бабаев, лейтенант Туров, подполковник Добрыня и еще восемь человек. Алешкину фамилию Тимошин прочитал последней и уже собирался лично поздравить каждого награжденного, как Алешка спросил:
— А Сашко?
Все переглянулись. Алешка повторил:
— А Сашко? — На глазах у Алешки накатывались слезы. И тут полковник Тимошин достал из своего портфеля красивую папку и, развернув ее, сказал:
— Школьницу Сашу Добрыня командование пограничного округа награждает грамотой и набором учебников по всем предметам… программы вплоть до десятого класса.
— Спасибо, — прошептал Алешка.
Он выскочил на улицу, бегом на чердак. Распахнул окно и в тайгу изо всех сил:
— Сашко-о-о! Тетя Лида-а-а! Вы еще про это не знаете…
Спал Алешка в эту ночь сном непробудным. Утром размечтался, вообразил себя идущим по Москве рядом с Сашко в форме суворовца. И за Сашко спросил:
— Алеша, эта медаль настоящая?
— Конечно! От имени Президиума Верховного Совета СССР вручил полковник Тимошин…
Василий Иванович Добрыня услышал его слова из кухни: он собирался ехать на дальний участок и писал записку Алешке, что́ покушать на завтрак. Он заглянул в спальню сына, тихонько, вкрадчиво. Но Алешка заметил и весело с кровати:
— Приветик, Добрыня!
И, подражая лейтенанту Турову, продекламировал:
— На тех степях Цецарских
Стояла застава богатырская.
На заставе атаманом был
Добрыня Василия.
А податаманьем был
Алешка, значит,
Сын нашего коменданта.
РАССКАЗЫ
СОЛДАТ ШУМАВЫ
1
— Пижма, ты уходишь?
— Ухожу, Марушка…
— Опять один? — Марушка потупила взор, словно хотела предупредить: видишь, скоро, скоро…
Он так и понял: «Боится Марушка за его, Пижмину, жизнь, боится сироту родить». На мгновение заколебался: «Она права, денька два побуду дома». На тумбочке лежала записка: «Пивичка пробовал «У двух кошек». Привет пражанам. Пижме две пули приготовил». Записку нашли на границе прибитой гвоздем к стволу сосны, отдали ему, Пижме: «Посмотри, Яноткино иль нет». Он определил: точно, его, но тут же про себя решил: «Самого Янотки у старой сосны не было, кто-то другой оставил записку». Осмотрел местность, следов не обнаружил: хитрит, бандюга, искать Янотку надо в другом месте, и быстрее, коли появились у него сообщники…
Марушка заметила колебания Пижмы, ей стало как-то не по себе: у мужа такое важное задание, а она своим страхом мешает ему, солдату Шумавы, оградить людей от наскоков Янотки. Среди молодых лесорубов, пришедших недавно в шумавские леса, то и дело вспыхивает паника — Янотка стреляет сразу из двух пистолетов: одинаково и с правой и с левой руки. А Пижма не боится этого бандита, и все верят, что именно так, и она верит, но ей все же спокойнее, когда муж дома, особенно сейчас… Она застегнула халат, заставила себя улыбнуться. Пижма подошел к ней, взял за руки. От него, как всегда, пахло лесом и еще чем-то знакомым, шумавским, не то горами, не то студеными ручьями, бегущими невесть откуда и куда…
— Иди, Пижма, мне не скоро, — прошептала Марушка и присела на диван, глядя в лицо мужу. Ему нравились ее глаза, очень спокойные и светлые, как полуденное небо Южной Чехии…
— Иди, — повторила Марушка, поднявшись, поправила на его плече перевернутую портупею от автомата-пистолета. — Горюшко мое, — подтолкнула она его в спину и отвернулась, чтобы не видеть, как он уходит. Оглянулась, когда скрипнула дверь, рванулась вперед, но поздно: он уже закрыл дверь. Марушка слышала его шаги, медленные и тихие: деревянная лестница, десять ступенек — скрип, скрип… И тишина…
2
Снег пахнет как свежевыстиранное белье, и Пижма удивился, что сугробы, те самые сугробы, которые он месит ногами каждый день и каждую ночь, пахнут бельем. Он растер на горячей ладони комочек снега, вдохнул запах еще раз. «Как под навесом, где Марушка морозит белье после стирки», — подумал Пижма. Кругом царствовала темень, черные стволы деревьев сливались воедино, и только белел нехоженый снег на просеке. И Пижма знал, что, если Янотка появится на просеке, он, Пижма, все равно заметит врага.
