Начнем с учениц: нынешние девицы пятнадцати—восемнадцати лет на всякое способны. Затем — коллеги. Далее — матери учениц и учеников, по крайней мере более или менее симпатичные и моложавые. И, наконец, проститутки, те, что прежде назывались «содержанками», и дешевые шлюхи. Да, тут сам черт ногу сломит. Конечно, если только профессор не объявится сегодня-завтра, словно мартовский кот, вдосталь погулявший ночью по чужим крышам.

Но профессор лежал под кучей шлака на дне заброшенной серной шахты, как раз на полпути между районным центром и родным городком.

Восьмого сентября в городке был праздник юной девы Марии. Статую юной девы, украшенную золотом и драгоценностями, торжественно пронесли по улицам под громкие звуки оркестра, от которых, казалось, дрожали стены домов. В небо взлетали бенгальские огни, в домах жадно истреблялись жареные поросята и поедались горы мороженого. В этот торжественный день каноник Розелло по обычаю собрал у себя друзей в честь юной девы Марии, алтарь которой в главной церкви он предпочитал всем остальным. Этот домашний прием был традиционным, но в прошлом году его пришлось отменить из-за траура по случаю убийства Рошо. Но теперь, когда в августе исполнился год с момента трагической гибели, двери дома каноника снова открылись для гостей. Тем более что он рад был сообщить друзьям о предстоящей помолвке своего племянника адвоката с племянницей Луизой. Их свели, говорил всем каноник, людская злоба и воля господня, которой он смиренно покоряется.

— Я подчиняюсь велению небес, — объяснил он дону Луиджи Корвайя. — Господь знает, что я упорно противился их браку. Ведь они росли под одной крышей, словно брат и сестра. Но после столь ужасной трагедии это будет уже акт милосердия. Понятно, семейного милосердия. Мог ли я позволить, чтобы бедная моя племянница, молодая, красивая женщина, провела одна с ребенком на руках остаток жизни? А с другой стороны, легко ли ей в наше время найти мужа, который бы не позарился на ее добро и был бы столь благороден и сердечен, что считал бы девочку своей дочерью? Трудно, весьма трудно, мой дорогой дон Луиджи... И тогда мой племянник, который, честно говоря, не помышлял о браке, решился, нет, не пожертвовать собой, упаси боже, но на этот добрый, милосердный поступок.

— Милосердный, черт побери! — рявкнул сзади полковник Сальваджо, услышавший последние слова каноника.

Каноник в гневе и замешательстве мгновенно обернулся, но, увидев полковника, улыбнулся и сказал с мягкой укоризной:

— Ах, полковник, полковник, вы просто неисправимы.

— Простите меня, дорогой! — воскликнул бравый вояка. — Ваше одеяние наводит вас на мысли о милосердии, а мне, старому грешнику, это представляется в ином свете. Синьора Луиза женщина, а ваш племянник-адвокат — мужчина что надо. Вот я и говорю, какой мужчина, если только он настоящий мужчина, устоит перед красотой...

Шутливо погрозив ему пальцем, каноник удалился. И тогда полковник, куда более откровенно, пояснил дону Луиджи:

— Он мне толкует про милосердие, этот святоша. Да я, чтобы побыть с такой женщиной, совершил бы любое безумие. Да я бы ради этой женщины... — он показал рукой на Луизу, которая в элегантном полутраурном платье стояла рядом с женихом — своим кузеном. Она увидела полковника и с улыбкой легким кивком приветствовала его. Полковника словно пронзило током, он склонился к уху дона Луиджи и шепнул ему, точно изнывая от страстного желания:

— Вы только посмотрите на ее улыбку. Когда она улыбается, то словно предлагает себя, умереть можно.

И внезапно, вскинув руку, точно шпагу, он закричал:

— В атаку, черт побери, в атаку!

Дон Луиджи решил было, что отставной полковник бросился к синьоре Луизе, но тот прямиком кинулся в зал, где начали обносить гостей мороженым. Дон Луиджи тоже пошел в зал. Там уже были приходский священник, нотариус Пекорилла с женой, синьора Церилло. Они сплетничали об остальных гостях, разумеется, тихо, вполголоса, одними намеками. Но у дона Луиджи почему-то не было желания перемывать косточки ближним. Он вернулся в гостиную. Нотариус Пекорилла поспешно доел мороженое и присоединился к нему. Они вышли на балкон. Внизу, на улице, праздник был в самом разгаре. Дон Луиджи излил свою желчь сначала на этих веселящихся дураков, затем на Банк развития Юга страны, на фирму «Фиат», на правительство, Ватикан и, наконец, на Организацию Объединенных Наций.

— Какие мы все жалкие людишки, — заключил он.

— Чем ты, собственно, недоволен? — поинтересовался нотариус.

— Всем.

— Нам с тобой надо поговорить наедине, — сказал нотариус.

— О чем? — устало сказал дон Луиджи. — Все, что я знаю, знаешь и ты, да и все остальные. Какие уж тут могут быть разговоры?

— Я человек любопытный. И потом, мне надо отвести душу. Мы знаем друг друга шестьдесят лет, с кем же еще прикажешь откровенничать? Я об этих вещах даже с женой не говорю.

— Тогда уйдем отсюда, — сказал дон Луиджи.

— Давай спустимся в мою контору, — предложил нотариус.

Контора была в этом же доме, на первом этаже. Они вошли, Пекорилла зажег свет и запер дверь. Друзья молча сели друг против друга и скрестили пытливые взгляды. Наконец дон Луиджи сказал:

— Ты привел меня сюда, чтобы поговорить, так говори.

Нотариус секунду колебался, затем, поморщившись, словно он выдрал клочок волос из головы, решительно сказал:

— А ведь бедняга аптекарь был ни при чем.

— Тоже мне открытие! — воскликнул дон Луиджи. — Я это понял уже на третий день траура.

— Понял или узнал?

— Мне стало известно кое-что, и тогда я сразу сообразил, где собака зарыта.

— Ну и что же тебе стало известно?

— Что Рошо узнал о любовной связи жены с кузеном, он их застал на месте преступления.

— Верно. Я тоже это узнал, несколько позже, но все же узнал.

— А я буквально сразу, по горячим следам, потому что служанка в доме Рошо — мать служанки моей тетушки Клотильды.

— Ах, вот как!.. Ну и что же сделал Рошо, застав жену за нежной беседой с кузеном?

— Да ничего, повернулся к ним спиной и ушел.

— О, черт! Как же он их не убил? Да я бы их на части разорвал.

— Полно тебе... Здесь на нашей грешной земле, среди ревнивцев, свято оберегающих свою супружескую честь, нередко встречаются самые диковинные экземпляры рогоносцев... И потом, не забывай, бедняга доктор был безумно влюблен в свою жену.

— Ну, а я могу досказать остальное, потому что имею сведения из первых рук: от ризничного сторожа церкви св. Матриче, но прошу тебя...

— Ты меня знаешь, я даже под пытками рта не раскрою.

— Так вот слушай, примерно с месяц Рошо молчал, но в один прекрасный день он пришел к канонику и рассказал ему про связь жены с Розелло. Он поставил условие: либо племянник покинет наш город и никогда больше сюда не вернется, либо он, Рошо, передаст своему другу-коммунисту, депутату парламента кое-какие документы и тогда любовник жены прямым путем отправится на каторгу.

— Но как ему удалось заполучить эти документы?

— Похоже, он зашел в контору адвоката Розелло в его отсутствие... Молодой практикант, помощник Розелло, впустил его и сказал, что адвокат уехал и вернется только на следующий день. Но Рошо ответил, что это странно, ведь адвокат назначил ему деловую встречу в конторе. Наступил полдень, практиканту пора было обедать, к тому же он не знал, что отношения между его патроном и Рошо изменились, ведь прежде они были в большой дружбе. Он оставил доктора одного в конторе, а тот возьми да сфотографируй все документы... Я думаю, именно сфотографировал, потому что Розелло ничего не заметил и ни о чем не догадался, пока Рошо uе поговорил с каноником. Когда каноник рассказал племяннику про визит Рошо, Розелло бросился допрашивать практиканта. Тот вспомнил о приходе Рошо и признался, что оставлял доктора одного в конторе. Розелло был вне себя, он надавал юноше пощечин и выгнал на все четыре стороны. Но быстро одумался и объяснил своему помощнику, что погорячился, ведь потом Рошо очень сердился на него, Розелло, за то, что зря прождал несколько часов, а встреча была действительно крайне важной. Он дал юноше десять тысяч лир и снова взял его к себе на службу.