«Да, тут, чтобы устоять, надо быть каменным», — подумал Лаурана.

Уже тогда, в гостиной с прикрытыми жалюзи, она показалась ему удивительно прекрасной и желанной в своем траурном платье. Приглушенный свет лампы, зеркала, затянутые черным крепом, увеличенная фотография покойника — зримое свидетельство неумолимой смерти — и молодое, обещавшее многое тело — зримое свидетельство силы жизни — придавали всему окружающему оттенок злой иронии.

Его мучительная страсть еще больше возросла, когда Лауране открылись сложнейшие причины убийства — измена, тайная связь, обдуманная жестокость, с какой оно было осуществлено, словом — воплощение зла, облачившегося в обольстительные одежды секса. Над ним тяготел страх перед грехом, перед плотской любовью, страх, от которого он так и не освободился, и теперь Лаурана ясно понимал, что желание тем сильнее захлестывало его, чем неумолимее и строже звучал голос рассудка, звавший к суровому Turn of the screw[10], как выражаются англичане. Он чувствовал себя, особенно сейчас, сидя с ней рядом, когда на крутых поворотах ее тело касалось его тела, как бы раздвоенным, и сказка о душевном раздвоении человека, столь привлекавшая его в литературе, вошла отныне в его жизнь.

Когда они вышли из автобуса, Лаурана не знал, что делать дальше — попрощаться или проводить Луизу до места. Они постояли немного на площади, а потом синьора Рошо, как-то сразу утратившая свою кокетливость, которая не покидала ее все время пути, и даже помрачневшая в лице, сказала, что на этот раз она приехала в город по причине, о которой хотела бы ему рассказать.

— Я узнала, что муж действительно ездил в Рим к вашему другу депутату, чтобы попросить его выступить с разоблачениями. Помните, вы как раз говорили об этом, когда заходили ко мне вместе с кузеном.

Причем слово «кузен» она произнесла с брезгливой гримасой.

— В самом деле? — спросил Лаурана, совершенно сбитый с толку, лихорадочно пытаясь понять мотивы этого неожиданного признания.

— Да, я узнала это почти случайно, когда уже потеряла всякую надежду. После разговора с вами я припомнила массу мелких подробностей, которые, вместе взятые, подтверждали истинность факта, случайно ставшего вам известным... Я принялась искать, рыться в бумагах. И вот нашла дневник, который муж вел тайком от меня и прятал на полке за книгами... Когда улетучились все надежды и я уже готова была прекратить поиски, мне однажды захотелось почитать книгу... Я сняла ее с полки и увидела..:

— Дневник, он вел дневник?

— Да, толстую тетрадь, которую фармацевтические фирмы обычно дарят врачам... Каждый день, начиная с первого января, муж в трех-четырех строках своим неразборчивым почерком записывал все, что считал достойным внимания. Больше всего он писал о нашей дочке. Но вот с начала апреля он стал писать об одном человеке, не упоминая его имени.

— Не упоминая имени? — с едкой иронией переспросил Лаурана.

— Да, но и так нетрудно было понять, кого он имел в виду.

— А, нетрудно понять... — многозначительно протянул Лаурана, намекая, что он готов поддержать шутку синьоры, но не более того.

— Да, совершенно точно и не рискуя ошибиться. Речь шла о моем кузене.

Этого Лаурана не ожидал. У него перехватило дыхание, он судорожно глотнул воздух.

— Я делюсь с вами, — продолжала синьора Луиза, — потому что знаю, какая тесная дружба связывала вас с мужем. Но обо всем этом никто не знает и не должен знать, пока у меня в руках не будет доказательств. Сегодня я приехала сюда именно по этому делу... У меня возникли кое-какие подозрения.

— Но значит... — воскликнул Лаурана.

— Что значит?

Он хотел сказать, что значит, она невиновна и абсолютно непричастна к преступлению, в котором он несправедливо ее подозревал. Но сказал, густо покраснев, совсем другое:

— Значит, вы не верите, что ваш муж был убит только потому, что оказался вместе с аптекарем?

— Честно говоря, я в этом не убеждена, но возможно, так и было... А вы?

— Я?

— Вы сами-то уверены?

— В чем?

— В виновности моего кузена и в том, что бедняга аптекарь тут ни при чем...

— Видите ли...

— Прошу вас, не скрывайте от меня ничего, ничего. Я так нуждаюсь в вашей поддержке, — печально сказала синьора, с нежной мольбой глядя ему в глаза.

— Твердой уверенности у меня нет. Считайте, что у меня есть подозрения, и, скажем прямо, довольно серьезные... Но вы... вы в самом деле готовы действовать против вашего кузена?

— А почему бы нет? Если в смерти мужа... Но мне нужна ваша помощь.

— Я целиком в вашем распоряжении, — пролепетал Лаурана.

— Прежде всего, вы должны обещать мне, что не расскажете никому, даже вашей матери, то, о чем я вам сейчас сказала.

— Клянусь.

— Потом мы вместе обсудим все, что вы знаете, и что я надеюсь узнать сегодня, и тогда уж наметим линию действий.

— Однако тут нужны предусмотрительность, осторожность, одно дело иметь подозрения...

— Сегодня, я надеюсь, все разъяснится.

— Но как?

— Сразу, в двух словах, не объяснишь, да это было бы и преждевременно... Я пробуду здесь до завтрашнего вечера... И если вы не возражаете, мы могли бы встретиться. Где бы я могла с вами встретиться завтра вечером?

— Право, не знаю... Простите, я хотел сказать, что не знаю... может быть, вы не хотите, чтобы нас видели вместе.

— Меня это не пугает.

— Тогда в кафе.

— В кафе, отлично.

— В кафе «Ромерис», там обычно мало народу и можно уединиться.

— Около семи? Или лучше точно в семь?

— А это для вас не будет поздно?

— Нет, почему же. И потом раньше семи я, видимо, не освобожусь, мне надо за день очень многое успеть... Завтра вечером вы обо всем узнаете... Итак, завтра в семь, в кафе «Ромерис»... Потом, если вы не возражаете, мы сможем вместе вернуться к себе домой последним поездом.

— Я буду счастлив, — просияв от радости, ответил Лаурана.

— А что вы скажете своей матери?

— Скажу, что, вероятно, задержусь по школьным делам. Впрочем, такое со мной уже бывало.

— Значит, вы мне обещаете? — с игривой улыбкой спросила синьора.

— Клянусь вам! — с жаром воскликнул Лаурана.

— Тогда до скорой встречи, — сказала синьора Луиза, протягивая ему руку.

В порыве любви и раскаянья Лаурана склонился к ее руке, не решаясь ее поцеловать.

Он долго смотрел ей вслед, пока она шла по обсаженной пальмами широкой площади, эта удивительная, мужественная женщина, это невинное создание.

И глаза его увлажнились от счастья.

Кафе «Ромерис», с его большими зеркалами, которые венчали картонные львы, красиво раскрашенные черной тушью, с его «поцелуем змия», вырезанного на стойке, откуда он, казалось, протягивал свои щупальца к ножкам стульев и столов, к ручкам чашек и основаниям светильников, казалось чересчур помпезным. Оно было полно жизни и шума, но скорее на страницах книг знаменитого писателя, уроженца этих мест, умершего лет тридцать назад, нежели в действительности. Местные жители кафе почти не посещали, а редкие клиенты были сплошь приезжие, провинциалы, еще не забывшие о его былом великолепии, или же люди типа Лаураны, которых привлекали литературные воспоминания и царившая здесь тишина.

Было просто непонятно, как это синьор Ромерис, последний из представителей славной династии кондитеров, до сих пор его не закрыл. Возможно, это тоже объяснялось литературными воспоминаниями и любовью к писателю, который обессмертил кафе в своих книгах.

Лаурана пришел в кафе без десяти семь. Он редко заходил сюда вечером, но за столиками сидели те же самые посетители, что и в утренние либо полуденные часы. За стойкой у кассы восседал синьор Ромерис, а за столиками удобно расположились полусонный барон д'Алькоцер, их превосходительства Моска и Лумия, высшие чиновники, которые, давно выйдя на пенсию, развлекались игрой в шашки, попивая марсалу и токайское вино.