— Ты забыл, мой друг Росомаха, что она — не простая девушка! — ответил ему Эйнар Дерзкий. — Она ведь хочет получить не что-нибудь, а голову нашего конунга!

— Вот еще! — возмущенно заговорили сразу несколько хирдманов. Разговоры о Деве-Скальде велись с тех самых пор, как о ней рассказал Болли Рыжий, и многие считали, что Торвард конунг уже давно мог бы придумать способ заставить ее замолчать. — Вот погодите — скоро она будет здесь с выкупом за Эгвальда ярла, и тогда…

— Замолчите! — коротко приказал Торвард, и все разговоры в гриднице стихли.

Торвард тоже немало думал о дочери Скельвира. Он с нетерпением ждал встречи с ней. Не задаваясь вопросом, молода она или не очень, красива или безобразна, он хотел одного — взглянуть ей в глаза и потребовать ответа, кто рассказал ей, будто он проглотил стрелу, прячется за спинами женщин, бегает от Чёрной Шкуры и все такое прочее. Кто дал ей право позорить его на весь Морской Путь? Иногда, ворочаясь без сна по ночам, он готов был убить ее, несмотря на то, что убить женщину — позор. Лучше так, чем всю жизнь терпеть ее насмешки! В Эльвенэсе каждый день бывает множество кораблей, скоро все двенадцать племен запоют: «Конунг, стрелу проглотивший…» Воображая ее себе на разные лады, Торвард конунг по полночи обращал к ней воображаемые гневные речи, выслушивал ответы, то путаные и сбивчивые, то заносчивые и враждебные. Она снилась ему по ночам, но лица ее он не мог разглядеть. И самой страстной мечтой его стало увидеть ее. Но при этом он не выносил, чтобы о ней говорили в усадьбе. Он хотел, чтобы все о ней забыли, словно ее никогда не было на свете, но сам все время думал о ней, как будто она стояла за его плечом. Искусство слова может исцелить, а может жестоко ранить. И в иные дни Торварду казалось, что никто другой, как он, не испытал этого на себе.

Вернулась Эйстла, за ней шагнула через порог сутулая фигура Сигруны с коротким серым платком на голове. На ходу лекарка вытирала руки клочком сена.

— Чего тебе нужно, конунг? — неприветливо спросила она, остановившись возле порога. Ей казалось негожим отрывать ее от коровы ради конунга, который вовсе не болен.

— Я хочу спросить тебя об Эгвальде ярле! — сказал Торвард, не обижаясь. На блаженных и дураков обижается только дурак. — Здоров ли он теперь?

— Он никогда не будет здоров! — с непреклонной суровостью ответила Сигруна. — В нем слишком много злобы и гордости. Они грызут его, как два злющих дракона, изнутри и не дают быть здоровым.

— Ты говоришь о его душе, — сказала кюна Хёрдис. — А мой сын спрашивает о его теле.

Сигруна посмотрела на нее с недоумением — ей странно было слышать такие речи от колдуньи.

— Это одно и то же, — все-таки пояснила она, снова глядя на Торварда конунга. — Пока его душа не успокоится, его телу не бывать здоровым.

— А что же нужно его душе? — спросила кюна Хёрдис.

Но лекарка смотрела только на Торварда, как будто не слыша слов его матери.

— Твоей крови, конунг, — ответила она наконец.

Наутро Торвард конунг подошел к корабельному сараю, где сидел с частью своей дружины Эгвальд ярл. Эгвальду уже предлагали перейти в другое помещение, более подходящее сыну конунга, но он пожелал остаться со своими людьми. Это могло быть подсказано страхом чужого места и предпочтением держаться своих, но Торвард, не склонный думать о людях плохо, даже если это враги, в глубине души нашел это решение достойным уважения.

Кивком велев сторожившим пленников хирдманам снять замок и засов, Торвард встал на пороге сарая. Пленники, бледные и заспанные, неохотно поднимали головы ему навстречу. В сарае было душно, пахло прелой соломой, свет из открытой двери освещал сарай, а дальше начиналась полутьма, полная лениво шевелящихся человеческих тел.

— Где Эгвальд ярл? — громко спросил Торвард, стараясь разглядеть людей в полутьме сарая. — Он хотел, чтобы я сам пришел к нему. Я пришел.

— Я не так неучтив, чтобы заставлять гостя стоять на пороге! — раздался из глубины сарая насмешливый голос, и из группы сидящих и лежащих слэттов показался Эгвальд. — Заходи, Торвард сын Торбранда. Подушки из куриных перьев твои женщины сюда не принесли, но охапку соломы могу тебе предложить.

За месяц, проведенный в плену, Эгвальд сын Хеймира сильно изменился. Он похудел и побледнел, почти не видя солнечного света, на щеках его отросла негустая светло-золотистая бородка, светлые волосы свалялись. Вместо старой рубахи, порванной и окровавленной, женщины Аскргорда дали ему другую, из простого небеленого холста. Но те, кто хорошо знал Эгвальда, нашли бы в нем еще больше перемен. Его юное лицо стало суровым, прежний задор в светлых глазах сменился цепкой настороженностью хищной птицы. Он не хотел принимать своего унижения и все помыслы сосредоточил на том, как отомстит за него. Как и когда он выберется из душного корабельного сарая, каким образом снова обретет силы сразиться с конунгом фьяллей на равных, Эгвальд не знал, но не хотел верить и не верил, что боги и удача от него отвернулись. Даже сейчас он оставался сыном конунга.

— Спасибо и за то, но я хотел не сидеть у тебя в гостях, а позвать тебя прогуляться на воздух, — ответил Торвард. Он говорил спокойно, не желая показать, что злая насмешливость Эгвальда не оставляет его равнодушным. — Выйдем. — Он отошел от порога сарая и кивнул Эгвальду наружу. — Можешь взять с собой несколько твоих людей. Но не больше десяти.

— Зачем мне столько? — высокомерно отозвался Эгвальд, подходя к порогу. — Не думаешь ли ты, что я боюсь?

Этого Торвард не думал. Подумать так означало оскорбить самого себя. Неужели он сочтет самого себя способным причинить вред безоружному пленнику?

Вслед за Торвардом Эгвальд шагнул за порог, но тут же вцепился обеими руками в дверные косяки. От обилия света и воздуха, ударивших ему в лицо, голова его закружилась. Блеск серо-голубой воды Аскрфьорда и каменистый противоположный берег, длинные горные цепи вдали поплыли и закачались перед взором. Ему понадобилось несколько мгновений, чтобы прийти в себя.

А Торвард быстро окинул своего пленника внимательным, пристальным взглядом. Конечно, нынешний Эгвальд ярл был не тот, что месяц назад с палубы «Ворона» обещал ему скорую смерть, но и на немощного калеку он тоже не походил. По движениям его правой руки не заметно было, чтобы рана сильно беспокоила его. Сигруна — умелая лекарка, да и времени прошло немало. И все же Сигруна назвала его больным, а она ничего не говорит зря… Как видно, она умела видеть лучше своего конунга.