— Ясень обещает радость дому, а значит, удачу в походе! — бодро сказал Снеколль. — Не вижу, почему мы должны сомневаться.

Невольно он посмотрел на вход в гридницу, и десятки голов, как по приказу, повернулись туда вслед за ним. Даже Сигвальд не удержался. Дверной проем остался пустым.

— Мой сын ждет вас! — со спокойной гордостью сказала кюна Хёрдис. — Он уже сделал самое трудное. Вам осталось только помочь ему. И вам, и Ульвкелю Бродяге, который уже собрал войско южной трети в Трехрогом Фьорде. Мы принесем жертвы сегодня на закате, а завтра пора отплывать. И да будет счастье вашим рукам!

На рассвете нового дня из Аскрфьорда вышло восемьдесят три боевых корабля — столько, сколько смогли собрать в этом году хельды северной и средней третей земли фьяллей. И ни один из конунгов Морского Пути не сказал бы, что это мало. Сначала шли большие дреки ярлов и хевдингов, на тридцать и на сорок скамей, каждый из которых нес от ста до двухсот хирдманов, за ними снеки поменьше, скамей на десять — пятнадцать. На штевнях кораблей под козлиными головами темнела свежая кровь жертв. А на Зорком Мысу виднелась высокая фигура женщины в темном платье. Подняв руки к небу, кюна Хёрдис пела заклинание. Ветер доносил до ближних кораблей обрывки ее сильного голоса, но слов нельзя было разобрать.

— Славную в бой соберем мы дружину, доблестно будут воины биться…

— Там море, море! Я его слышу! Разве ты не слышишь? Прислушайся, там море!

Ингиторе хотелось бежать вперед изо всех сил, туда, где ее обострившийся слух улавливал отдаленный шум валов, широко накатывающихся на пологий берег. Торвард с улыбкой следил за ней, как за ребенком. От радости Ингитора разрумянилась, глаза ее заблестели нежданным чувством нежного восторга. За время похода по Квиттингу через нескончаемые дремучие ельники она снова соскучилась по морю. И сейчас ей казалось: только увидеть море, только вдохнуть его свежий солоноватый запах, запах подсушенных водорослей, мокрых камней, — и больше ей уже ничего не нужно для счастья. Все остальное уже есть.

— Ты просто очень соскучилась, вот тебе и кажется, что ты слышишь море! — сказал ей Торвард. — Отсюда его нельзя услышать. Мы еще слишком далеко. Я знаю эти места.

— Ты знаешь эти места? Откуда?

— Здесь уже не так далеко до Трехрогого Фьорда. Может быть, мы выйдем прямо к усадьбе Лейдольва Беглеца. Здесь где-то должна быть скала — у нас ее зовут Моховым Лбом, а у вас, я слышал, как-то по другому…

— Тюлений Камень, — вставила Ингитора.

— Может быть, я не помню. Под этой скалой ночуют в последний раз перед Трехрогим Фьордом. Если нам ничего не помешает, мы с тобой дойдем туда дня за три…

Ингитора вздохнула про себя. Еще три дня — и они будут снова среди людей. И все сложности, мучившие их, вновь встанут перед ними. Они с Торвардом вдвоем победили Фенрира Волка, стоявшего между ними. Но перед людьми им придется одолевать его еще долго.

Отгоняя прочь тоскливые мысли, Ингитора умоляюще посмотрела на Торварда:

— Пойдем к берегу! Я так хочу увидеть море!

— Это не очень-то умно. Едва ли Черная Шкура не знает о нашем походе. Я бы на его месте посылал дозорные корабли вдоль всего Квиттинга — на половину перехода друг от друга, и по ночам приказал бы раскладывать костры…

— Я думаю, на месте Бергвида ты все делал бы по-другому, — ласково сказала Ингитора, прикасаясь к его локтю. — Но я видела его — он совсем не такой, как ты. Совсем не такой.

Торвард посмотрел ей в глаза, накрыл ее руку ладонью. Было время, когда он сам был для Ингиторы ничем не лучше Бергвида.

— Ну пойдем, если ты хочешь, — сказал он. — Посмотрим. Может, Ульвкель Бродяга тоже догадается послать пару сторожевых кораблей. Скорее всего догадается. Ему самому любопытно, а что тут делается у квиттов. Его потому и зовут Бродягой.

Они пошли вниз по склону горы. Лес поредел, впереди открылось пространство склона, поросшее можжевельником и орешником. А за склоном вместо новой горы синело море. От опушки был виден только узкий клочок фьорда, но все же это было море, часть великого Морского Пути, связавшего двенадцать племен в единый народ. Часть дороги домой.

Ингитора в нетерпении шла все быстрее, так что даже Торвард с его широким шагом едва успевал за ней. Глаза ее были с любовью устремлены на пространство фьорда. Вот уже видна песчано-каменистая полоса прибоя, почерневшие плети сухих водорослей.

Вдруг Ингитора резко остановилась, подалась назад, вцепилась в руку Торварда. На земле, на границе травы и морского песка, лежало большое копье. На основании наконечника его была видна грубая серебряная насечка, на конце древка чернело несколько рун.

Пройдя вперед, Торвард наклонился… и копье исчезло. Ему хотелось протереть глаза. Только что оно лежало вот здесь, между этими камнями, придавив концом древка моховый кустик. Камни остались на своих местах, примятый кустик распрямился и весело встряхивал головкой на морском ветерке. А копья не было.

Ингитора подошла сзади. Торвард обернулся к ней:

— Что ты видела?

— Копье, — растерянно ответила она, тоже обшаривая землю глазами. — Оно же было здесь. Ты тоже его видел?

— Я-то видел, — неопределенно ответил Торвард. — Как оно выглядело?

Выслушав описание Ингиторы, Торвард мрачно кивнул. Если бы они увидели разное, то это видение можно было бы принять за проделки троллей. Теперь же предзнаменование грозило бедами.

— Это копье Ормкеля, — ответил Торвард на тревожно-вопросительный взгляд Ингиторы. — Он звал его Жалом, а еще Погибелью Коннахтов. Оно было с ним в этом походе.

— Да я же его помню! — вдруг сообразила Ингитора. — Ты знаешь, я не очень-то приглядывалась к оружию фьяллей, но оно сейчас показалось мне знакомым. Однажды еще Хьёрт спросил у Ормкеля, что означают те руны, а Ормкель очень важно ответил, что это могут знать только посвященные… Думаю, он сам этого не знал… — Ингитора вздохнула, жалея о гибели Ормкеля и не помня никаких обид. Теперь ей нравились все люди, которые нравились Торварду.

— Да, он получил это копье от человека, которому можно было доверять… Но как оно сюда попало?