— Я бы не подумал, что такая знатная флинна будет так охотно есть еду пастухов и охотников! — насмешливо сказал Торвард, перехватив ее взгляд.

— Ах, так во Фьялленланде, оказывается, не бывает голодных годов! — ехидно воскликнула Ингитора в ответ. — А у нас бывают! Счастлив же ваш конунг!

При этих словах оба они усмехнулись с тайной горечью — каждый своему. Но как же перекликались их мысли!

— Это хорошо, что знатная флинна не привередлива! — с одобрением сказал Торвард. — На Квиттинге много болот и озер — камыш не даст нам умереть от голода.

— Ты очень умен! — в ответ одобрила его Ингитора. — Знавала я одного фьялля, который требовал только мяса, а травы называл козьей едой.

— Должно быть, этот фьялль нечасто ходил в походы, — отозвался Торвард. Из всех людей на свете ему меньше всего пришло бы в голову отнести эти слова к Ормкелю Неспящему Глазу. А его-то и имела в виду Ингитора.

Доев остатки камыша, они улеглись каждый на свою охапку лапника. Фьялль мгновенно затих, а Ингитора лежала, закрыв глаза и слушая голоса ночи. Шум елей казался ей необычайно громким, зловещим. То и дело она поднимала ресницы, чтобы бросить взгляд на тлеющие угли костра. Они успокаивали. Все-таки нечисть боится огня.

«Надо спать, я должна отдохнуть, завтра опять идти!» — убеждала себя Ингитора, закрыв глаза. Перед взором ее было темно, и вдруг в этой темноте зажглись четыре ярких огня. Два желтых, на уровне человеческого роста, и два зеленых над ними. Они приближались через темную пустошь стремительными скачками. Ингитора оцепенела от ужаса, не могла даже открыть глаза, даже понять, сон это или явь. Однажды она видела это, и видела наяву.

Собрав все силы, она дернулась, как будто рвалась из сети, вздрогнула, ахнула и открыла глаза. Было темно, вокруг покачивались еловые лапы, тлели красные пятна углей. Ингитора резко села, прижимая к груди зеленый плащ, которым укрывалась, и дрожа всем телом.

— Что такое? — спокойно спросил фьялль. Голос его вовсе не казался сонным и принес Ингиторе такое облегчение, что она перевела дух, чувствуя, как унимается дрожь. Все-таки она была не одна здесь, не одна перед всеми таинственными и недружелюбными силами Квиттинга и Медного Леса.

— Я думала, ты спишь, — выговорила она.

— А я слышал, что ты не спишь. Ты боишься? Я не слышал ничего угрожающего.

— Боюсь! — отважно призналась Ингитора. — А ты и правда морской великан, если не боишься.

— Я этого не говорил, — спокойно ответил фьялль. Он завел руки за голову, лежа на спине, и смотрел в темные верхушки елей. Так спокойно, как будто лежал в дружинном доме в своей родной усадьбе. — Совсем ничего не боится только слабоумный, который не понимает, что делает и чем ему это грозит. У нас в усадьбе был один такой, Скегги Дурачок. Даже гусей пасти не мог. Все лазил по скалам, по самым опасным местам, и ни разу не сорвался. Другим и смотреть страшно, а ему хоть бы что. Он потом подавился рыбьей костью.

— И что мне до него за дело? — отозвалась Ингитора. Она не понимала, зачем ей слушать про Скегги Дурачка, но страх ее почти прошел.

— Я к тому говорю, что смелые люди тоже боятся. Просто трус боится и убегает, а смелый боится и идет. Ты очень смелая. Я не знаю другой женщины, которая пошла бы в Медный Лес. Так что тебе приснилось?

— Мне не приснилось. Я вовсе не спала. Я видела… Ах, не подумай, что я тоже, как ваш Дурачок… Что я вижу духов наяву. Но я увидела то, что не здесь, а далеко.

Ингитора запнулась, не зная, как сказать.

— Ничего в этом нет удивительного, — невозмутимо отозвался фьялль. — Люди, которые видят то, что далеко, называются ясновидящими. Я и раньше таких встречал. И что это было?

— Я видела… Два желтых огня, а над ними два зеленых. И они мчались по пустоши так быстро, быстрее лошади. Прямо ко мне.

От собственных слов Ингиторе снова стало страшно, мурашки побежали вниз по спине и плечам, сковали руки.

А Торвард изумленно свистнул и сел, повернулся к Ингиторе. Он понял смысл ее видения гораздо лучше, чем она могла предположить.

И по его глазам Ингитора увидела, что он встревожен, но не удивлен. И они застыли, глядя в глаза друг другу, совсем как в первый миг, на берегу. И каждый пытался понять, что же знает другой.

— Ты когда-нибудь видела ЭТО наяву? — чуть погодя с некоторой осторожностью спросил Торвард.

Ингитора кивнула. Теперь она поняла, что ее спутник с этим видением знаком. И пожалуй, лучше, чем она сама.

Торвард потрепал волосы на затылке.

— Я же говорю, что ты очень смелая, — сказал он наконец. — Ни одна женщина, сколько их ни есть, не пошла бы в Медный Лес, зная… ЕЕ. А ты идешь. Да ты просто валькирия.

Ингитора помолчала. Она осознавала свою смелость и почти гордилась ею. И ей было намного легче от мысли, что не она одна, но и другой человек знает о ведьме Медного Леса и все же идет. И еще одно она ясно понимала — что способна на такое только с ним, с этим фьяллем, носящим на шее простой кремневый молоточек. Ни с кем другим она бы на такое не отважилась. Даже с Эгвальдом. Даже с Хальтом.

— Знаешь… — задумчиво заговорила она. Она вдруг поняла, что еще толкало ее в этот поход. — Он сказал однажды… Сказал, что вымостит человеческими головами всю дорогу в Нифльхейм. Что даст своей матери столько спутников туда, сколько не имела ни одна женщина.

— Бергвид? — сразу спросил Торвард.

Ингитора кивнула. Это и было ответом на вопрос, почему она боится, но идет. Потому что эта бесконечная дорога из черепов должна быть прервана.

— Вот ты говорил — человека ведет его цель и делается его хозяином! — горячо заговорила Ингитора, до глубины души обрадованная тем, что он ее понимает. — А он… Его цель — месть, ты понимаешь, только месть, всем подряд, всем, кто родился в землях слэттов и фьяллей. Его цель не ведет, а гонит! Нет — она его съела! Это страшный человек! Он уже не человек, его сожрала его месть! Это страшно!

Ингитора почти кричала, сжимала кулаки перед грудью, стремясь выпустить тот ужас темной бездны, которую увидела в глазах Бергвида и едва ли когда-нибудь забудет. Торвард внимательно смотрел на нее, понимая, что горячность эта неспроста. Он не спрашивал, где и как она увидела Бергвида. Это было не так уж важно сейчас. Нечто было важнее. Ему очень хотелось бы узнать, что такое пережила эта девушка, что поселило в ней такое отчаянное неприятие мстительных и враждебных чувств. Но спрашивать он не хотел.