— Будто на трамплине стоишь, — тихо проговорила она, словно только что прочитала его мысли.

— На трамплине?

— Да, на трамплине. Над страшной, огромной черной пропастью. И я должна прыгнуть…

— Да не свалишься ты в пропасть эту! Влево прыгнуть можешь или вправо…

Соня замотала головой. Тихо покачиваясь на месте, все так же смотрела прямо перед собой.

— Ничего-то ты не понял…

— Я так хотел бы тебе помочь… Может, зря я сейчас такое тебе говорю… но я где-то читал: все удары судьбы — неотъемлемая часть нашей жизни. Что бы ни свалилось на нас, пусть самое страшное и зловещее, все равно — в то же самое время это начало чего-то другого… нового… Понимаю, каково у тебя сейчас на душе… но это совсем не значит, что впереди — пропасть…

— Огромная страшная черная пропасть, — повторила она, словно не расслышав его слов.

— Если черная — значит, нужен свет, — сказал он.

— Что-что? — переспросила она, словно только сейчас очнулась и заметила, что он сидит рядом.

— Я-то сказать хочу… может, просто, куда-то пропал свет, а после он вспыхнет… — тихо и не очень уверенно проговорил Эдвин.

— Черное черным и останется, — резко отрубила она и отдернула руку.

Эдвин прикусил губу и пожалел о своих словах.

Помощница "желтого галстука" давно уже не позвякивала спицами. Притворяясь, будто считает петли, она прислушивалась к их разговору.

"Желтый галстук" пригласил Соню на беседу. Этот, как его, Кринсп Мальмберг, покровительственно обнял ее за плечи. Соня вышла из комнаты, даже не оглянувшись на Эдвина. Он ощутил укол ревности — ему показалось, будто в дверях она прижалась к следователю.

Спустя две-три минуты настал и его черед — его ввели в светлую комнату с занавесками цвета овсяной каши. Пожилой полицейский, тот самый, что приезжал в усадьбу Ольссонов, начальник "желтого галстука", с трудом поднялся из-за письменного стола.

— Ишиас замучил, — сказал он, легонько похлопав себя по бедру. — Садись-ка сюда.

Он указал Эдвину на один из двух стульев для посетителей.

— Меня зовут Свен Мулин. Я веду следствие по этому неприятному делу. Мы уже сообщили твоему шефу и твоим родителям, что ты находишься у нас, — сказал он, поглаживая свои серые усы. Эдвин кивнул.

— Ты уж прости, что мы притащили тебя в участок, но сам понимаешь, нам нужны четкие факты, подробное описание всего, что ты увидел. Слыхал, тебя прозвали "Эдвин Ветру Наперекор". Знаешь, это отличное прозвище"! Меня-то в школе "Сосиской" дразнили, — добавил он, улыбаясь своим мыслям.

Лоб следователя весь в морщинах, под глазами круги.

— Кинуннен — моя фамилия, — сказал Эдвин.

— Знаю, знаю. — Следователь опустился с гримасой боли в свое ведомственное кресло.

— Запишем допрос на пленку.

Он нажал кнопку где-то под столом. Щелкнул спрятанный неведомо где микрофон.

— Допрос Эдвина Кинуннена. Восемнадцатое июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Четырнадцать часов пятьдесят восемь минут, — бросил он в пространство, обращаясь к скрытому магнитофону. — Расскажи, как ты обнаружил убитых супругов Ольссонов. Не торопись.

Следователь откинулся назад, прислонился к спинке кресла, — оно было снабжено передвижным устройством.

Эдвин начал говорить. Рассказывал он не торопясь, со всеми подробностями. Как от кооперативной лавки помчался на велосипеде к зеленому почтовому ящику, но Сони там не было, как поехал по лесной дороге к усадьбе Ольссонов. Рассказал про тишину, объявшую хутор, и как, наконец, он обнаружил трупы. Голос его дрожал, когда он стал описывать зрелище, открывшееся ему в кухне.

— Еще раз расскажи все сначала, — сказал следователь. — Расскажи обо всем — даже о том, что представляется тебе пустяшной мелочью, — сказал следователь, когда Эдвин завершил свой отчет.

Эдвин Ветру Наперекор удивленно взглянул на него.

— Так ведь я же все…

— Ты уж прости, друг. Таков мой метод работы. Ты отлично все рассказал, но мне нужны два варианта рассказа. Когда человек дважды рассказывает одно и то же, в его памяти обычно всплывает та или иная забытая деталь.

Эдвин повторил свой рассказ.

Следователь задал под конец несколько вопросов насчет мужчины и женщины в шортах, тех самых, что шагали к автоприцепу, когда Эдвин жевал свой табак у лавки. А после, спросил он, когда Эдвин мчался на велосипеде к хутору Ольссонов, не заприметил ли он по пути каких-либо людей? И повозок с поклажей тоже не было?

— Нет, мне только ящерица дорогу перебежала, — сказал Эдвин и покачал головой.

Свен Мулин снова откинулся назад в своем кресле. Сложил губы трубочкой. Раздумчиво похлопал руками. Долго сидел он так, уйдя в свои мысли, тихо покачиваясь в кресле. Потом вдруг нажал кнопку селектора.

— Срочно отвезите парнишку домой — прежде, чем нагрянут журналисты, — распорядился он.

— Они уже здесь. Мы выведем мальчика через черный ход! — отрапортовал громкий мужской голос.

— Спасибо, Эдвин Ветру Наперекор, ты оказал нам большую помощь.

Эдвин пожал следователю руку.

— А Соню тоже отвезут домой? — спросил он.

— Нет, бедную девочку должен сначала осмотреть врач. Она перенесла страшный шок, и самочувствие ее не из лучших. Сейчас ей нужен хороший уход. Ее тетка, сестра ее матери, уже в пути, все вместе мы окружим ее заботой. Ей необходим отдых и покой…

На столе зазвонил телефон. Следователь пожал плечами — мол, извини, друг, — и снял трубку.

Когда Эдвин вернулся домой, весь поселок уже знал о случившемся.

Люди кучками толпились у своих домов. Будто землетрясение выгнало их на улицу. Мертвящая магма страха ворвалась в уютные жилища, и прочный надежный фасад "народного дома", то бишь общества потребителей, рухнул. Непостижимое жестокое насилие вторглось в тихий мирок этих людей, пометив ужасом их лица и посеяв тоску в их сердцах. Они тихо переговаривались между собой скорбными голосами, пытаясь как-то объяснить необъяснимое.

Когда полицейские везли Эдвина к дому в обыкновенной "гражданской" машине, она, едва выехав на главную улицу, приковала к себе тьму любопытных взглядов. Эдвин Ветру Наперекор поспешно сполз с заднего сиденья — чтобы только не попадаться людям на глаза.

Потом он сидел за кухонным столом, отвечая на вопросы родителей, и тут на него камнем навалилась усталость. Не успел он расслабиться, как его охватило волнение — отголосок пережитого шока. В руках и ногах поселилась дрожь. Зазнобило Эдвина, залихорадило. Лоб покрылся холодным потом. Майка прилипла к спине. Перед глазами завертелся стол. Накренились стены и потолок. Страшные картины проносились в мозгу — обрывки увиденного на кухне у Ольссонов. Застучало в висках. Чувствуя, что его вот-вот вырвет, Эдвин поплелся в уборную, но в прихожей пошатнулся и осел на пол.

— Совсем плох мальчишка.

Встревоженный голос отца… только его и услышал Эдвин, прежде чем лишиться чувств.

Железной хваткой вцепилась она в его голову и вдавливала ее в мойку, все сильней, сильней… Все глубже и глубже погружалась голова его в воду. Жужжали синие навозные мухи. Эдвин сопротивлялся изо всех сил. Было нечем дышать. Женщина не отводила от него мертвых глаз…

Он метнулся к стене. Проснулся. Грудь его вздымалась, будто после быстрого бега. Все еще дрожа от ужаса после приснившегося кошмара, он сел в постели. Протер глаза, отбросил в сторону мокрое от пота белье. Подошел к окошку и поднял штору.

Из утреннего тумана выкатилось багровое солнце. Огромной китайской тарелкой — из тех, какими жонглируют в цирке, — заплясало оно над верхушками елей на востоке. На подоконнике лежали часы. Стрелки показывали половину пятого. Новый теплый летний день занимался над Вермландом.

Дом еще спал.

Голова Эдвина — сплошной клубок мыслей, клубок с оборванными концами нитей. Он должен был доискаться ответа на мучившие его вопросы.