— Где она живет-то?

— Да там, за фабрикой, у поля ржаного, где по весне журавли пасутся…

Откинув с лица длинные пряди, она встала. Глубоко вздохнув, вытерла рукавом кофты глаза и всхлипнула. Отвернув лицо от Эдвина, быстро миновала прихожую и прошла на веранду. Эдвин — за ней. Попугаи вроде бы притихли. Пес в кухне надрывался лаем. Проходя мимо двери, сквозь солнечную полосу в прихожей, Эдвин старался не смотреть в раскрытую дверь, что вела в кухню. Однако своим внутренним оком он отчетливо видел всю картину, в мельчайших деталях. Ничто не ускользнуло от его глаз. Даже навозные мухи.

Понурив голову, Соня ходила по саду, под сенью деревьев. Яблоневый цвет осыпался вокруг. Будто шел густой снег. Медленно кружились снежинки; летя к земле, они словно качались на солнечных лучах, пока наконец не оседали в сочной зеленой траве. Эдвин пошел за Соней в смутную тень под яблонями. У беседки, увитой сиренью, она остановилась. Скоро уж зацветет сирень, подумал Эдвин.

На дороге показались два полицейских вездехода с синими мигалками. Они быстро приближались к дому. Облако пыли, взметавшейся из-под колес, относило на поле Ольссона. Эдвин сжал руку Сони, спрятавшуюся в его руке. Она была холодная. И тряслась мелкой дрожью.

— Скоро увидимся? — спросил он.

Соня кивнула.

— У сарая, что ли?

— Да-а-а…

— Когда?

— Когда смогу… когда наберусь сил…

— Завтра?

— Не знаю я…

Въехав во двор усадьбы, полицейские машины резко затормозили, из-под колес брызнул во все стороны гравий. Из первой, просторной машины вылезли шестеро полицейских в синих комбинезонах. Из второй машины, поменьше, вышли двое в штатском. Первый, седой человек с усиками над верхней губой, был в спортивной бежевой куртке. Второй, помоложе, в легком голубом летнем костюме и белой рубашке под желтым галстуком, носил очки в роговой оправе. Усатый зашагал к дому, синие комбинезоны — за ним.

— Ребятишками займись! — приказал он своему молодому коллеге, прежде чем на своих негнущихся ногах подняться на крыльцо, и тут же скрылся в проеме двери.

Молодой скорчил гримасу и кивнул.

— Мерзость какая!

Этими словами пожилой полицейский выразил свое отвращение к тому, что он увидел в кухне. Эдвин с Соней успели расслышать их прежде, чем желтый галстук поманил их к себе.

— Живете здесь? — спросил он.

— Я здесь живу… мои родители там лежат… в доме, — чуть слышно прошептала Соня.

— Вот что, сядем в машину и побеседуем, — приветливо проговорил полицейский. Соня закрыла лицо руками и снова затряслась в беззвучных рыданиях. Полицейский обнял ее за плечи и помог ей взобраться на заднее сиденье машины.

— А ты подожди здесь. Я после с тобой поговорю.

С этими словами он кивнул Эдвину и, улыбаясь, расположился на переднем сиденье вездехода.

Желтый галстук сверкал на солнце, как одуванчик. Можно подумать, что молодой полицейский рекламирует галстуки — такие пижоны обычно красовались на страницах толстого каталога фирмы Ален, рассылающей покупки по почте. Полицейский извлек из ящика для перчаток магнитофон и, подключив его к приборному щитку, захлопнул дверцу машины.

Шурша колесами по гравию, во двор въехала машина "скорой помощи", которая могла бы справедливо гордиться красотой и обтекаемостью своего корпуса. Из машины вышли два молодых человека. У одного из них весь лоб был в прыщах. Оба растерянно оглядывались по сторонам. К ним тотчас же засеменил синий комбинезон.

— Можете отчаливать, ребята, — сказал он. — Забирать в больницу отсюда некого. Груз надо прямиком доставить в морг, только попозже. Для вскрытия и судебной экспертизы.

— Ладно, — согласно кивнули молодые люди из "скорой". Один из них, тот, который был ростом повыше, прислонясь к машине, зажег сигарету. Рука у него дрожала.

Во двор въехала еще одна машина, автомобиль-универсал. В его зарешеченном заднем отсеке беспокойно сновали взад и вперед две овчарки. Сопровождающие выпустили собак и сразу же взяли их на поводок.

Следователь, тот, что был в желтом галстуке, вылез из вездехода. Вошел в дом. Скоро он вышел оттуда вместе с усачом. Оба тихо переговорили о чем-то с собаководами. Усач возвратился в дом. Собаководы спустили своих питомцев с поводка.

— Ищи! Ищи!

Собаки забегали по двору, обнюхивая землю. Круг за кругом описывали они, и в беготне этой ощущалась система. Сперва обежали веранду. Затем огород. Площадку у дома, покрытую гравием. На скотном дворе они вроде бы взяли след и понеслись к полям, собаководы — за ними. Следователь в желтом галстуке сделал знак Эдвину.

— Едем в участок, — объявил он.

Он быстро вел машину. Автомобильное радио кипело, извергая на седоков поток отрывистых команд. Соня упорно не отводила глаз от спинки переднего сиденья. Они ехали поселком. Ничто не изменилось вокруг, хотя мир перевернулся и рухнул. Все было как прежде. На стоянке у кооперативной лавки теперь припарковалось уже несколько автофургонов. Черный пес, как и прежде, лежал на газоне. Может, хозяин совсем забыл про него?

Новейшей марки телефоны, с приглушенным звуком, жужжали наперебой — казалось, в генштаб полиции ворвалось несколько пчелиных роев. Мужчины и женщины, в мундирах и в штатском, сновали взад и вперед — от стола к столу, от одного телефона к другому. Хлопали двери — то открывали их, то закрывали. В руках у служащих были какие-то бумаги, у некоторых — папки с черными корешками. Женщина в ажурных чулках внесла поднос с двумя чашками кофе. В разгар скучного лета полиция маленького вермландского городка вдруг оказалась в центре внимания средств массовой информации, обретя дело куда более интересное, чем привычное расследование обстоятельств, при которых какой-нибудь лось угодил под колеса машины. Лица полицейских полностью отражали всю серьезность и значимость момента.

Подростков ввели в помещение, где стояли обитые зеленой кожей стулья, а также стол, предназначенный для совещаний, с красивой столешницей из полированного орехового дерева. Помощница "желтого галстука", средних лет дама в белой блузке с вишневого цвета заколкой в пышной прическе, с искренней материнской лаской в глазах, угостила их бутербродами с сыром — на хлебе из муки грубого помола лежали красные колечки перца — и налила им из автоматической кофеварки в коридоре по кружке дымящегося какао.

— Кушайте, дети, — сказала она. — Не грех подкрепиться, пока вы дожидаетесь кринспа Мальмберга.

Ее землянично-алые губы и лиловые тени на веках весьма шли к загорелому лицу, свидетельствуя, что эта женщина еще не сложила оружия в борьбе с годами.

— Кринсп? Его что, так зовут? — спросил Эдвин.

Женщина улыбнулась.

— Это у нас в полиции его так зовут, — пояснила она. — Кринсп — это просто сокращение от слов "криминальный инспектор", то есть инспектор по уголовным делам. А фамилия его — Мальмберг, это он привез вас сюда.

Усевшись на стул в углу комнаты, она извлекла из своей сумки вязанье и принялась считать петли.

У сыра на бутерброде был привкус бумаги. Соня с шумом прихлебывала какао. Вроде бы она рядом с Эдвином, но на самом деле — далеко-далеко. Смотрит прямо перед собой, но ничего не видит. Какао стекает у нее по губам, и бутерброд она жует машинально. Она словно замкнулась в самой себе, отгородилась от всех плотным прозрачным колпаком неприступности — сидит вот и смотрит прямо перед собой. Эдвин вдруг почувствовал горечь. Как смеет она так с ним поступать! Он же готов разделить с ней весь ее страх и отчаяние. Он осторожно накрыл ее руку своей ладонью. И снова она не отняла руки. Теперь ему надо быть сильным. Надо сказать ей что-то такое, что подарит ей силу. Такое, что вытравит ужас из ее души, утешит ее. Такое, что сблизит их друг с другом. Такое, что прогонит безнадежность. Чтобы в глазах ее вновь вспыхнул свет. Она же все равно что часть его, Эдвина. Ее мука — и его мука тоже. Неужто ей это не понятно?