– Тогда уж прибавьте сюда, – сказал Хольм, – толпу менеджеров, людей с киностудии. Это затронет огромный по своим масштабам бизнес. Но я как раз собирался рассказать Уинтеру…

– Тихо! – Белинда вдруг замерла, стоя возле камина. – Ты это слышишь, Тимми?

Тимми перестал свистеть, и в тот же момент Уинтер узнал мелодию. Ее с завидным упорством насвистывала девушка, приехавшая, чтобы забрать их из амбара Ласлета. И он напряг слух вместе с остальными. Тимми явно лишь подхватил мотив, уже доносившийся откуда-то. Потому что из глубин дома до них доплывали неврастенические обрывки музыкальных фраз… Доплывали, потом пропадали и доплывали снова. На последней из услышанных нот Уинтер сумел распознать инструмент. Это был кларнет.

– Паук сам исполняет свою главную музыкальную тему, – тихо сказал Хольм. – Никогда не слышал ничего подобного.

Белинда по-прежнему не шевелилась. Тимми повернулся от окна и бросился к двери.

– Я разнесу этот дом до основания! – вскричал он. – Но будь я проклят, если не найду…

Но дверь открылась прежде, чем Тимми до нее добрался. И он остановился, узнав вошедшего.

– Это ты, Андре. О, боже!

В комнату проскользнул тот самый миниатюрный мужчина с пышной экзотической бородой.

– Питер! – воскликнул он с порога. – Меня осенила блестящая идея.

– Позволь тебе напомнить, милый Андре, что ты вторгаешься не совсем в свою сферу деятельности.

Но Андре лишь радостно рассмеялся. Если он тоже слышал мелодию, доносившуюся всего несколько секунд назад, то вида не подал.

– И это будет так забавно! Лучше, чем в прошлом году. Намного лучше, чем в позапрошлом…

– Боже, – твердил Тимми. – Боже, боже, боже!

– Я уже не говорю о более раннем периоде. – Андре щедро налил себе виски. – В три часа дня почему-то всегда так хочется чая, – шутливо заметил он.

Потом с сомнением завис над коробкой самых крупных сигар.

– Свою идею я позаимствовал у Пиранделло. Занавес открывается, пьеса идет своим чередом, как вдруг – тысяча чертей! – зритель начинает догадываться, что смотрит не просто спектакль, а пьесу внутри пьесы. Я подумал, а почему бы нам не употребить с пользой для себя эти шутки, о которых все сейчас только и говорят? Ну, вы понимаете, о чем я? Надеюсь, это действительно всего лишь шутки. – Он сделал короткую паузу и оглядел присутствующих. – Получится даже не столько пьеса внутри другой пьесы, сколько один характер Паука внутри другого. Как я и сказал, если мы сумеем что-то придумать на этой основе, то обретем неисчерпаемый источник самых занятных сюжетных ходов. Твой отец получит колоссальное удовольствие!

И он улыбнулся им всем. Причем сразу разобрать, невинной или злорадной была улыбка, оказалось невозможно.

– Поразмыслите об этом.

Он залпом выпил виски и удалился.

Воцарилось тягостное молчание.

– Мне показалось, – сказал Уинтер без всякой, впрочем, уверенности, – что это был Пуччини. И часто происходит нечто подобное?

Тимми вернулся к окну.

– Вы о музыке? Как я понимаю, ее выбор был рассчитан на особый эффект. Здесь заключен тонкий юмор. – Он повернулся и посмотрел на них. – Жить больше не стоит. Паук издает призрачные звуки. А тут еще Андре со своим чудовищным проектом! Что о нас подумает бедняга Хьюго?

Белинде тоже изменило обычное хладнокровие.

– Кстати, о твоем Хьюго! – воскликнула она срывающимся голосом. – Зачем ты притащил сюда этого своего ужасного приятеля, только потому, что я попросила…

Она оборвала фразу. Очевидно, для нее это было чисто внутрисемейное дело.

– Между прочим, – поспешил сменить тему Уинтер, – я хотел кое о чем у вас узнать. Мне это пришло в голову, когда Тимми упомянул о Бентоне. Та девушка, что встречала нас на станции… Запамятовал ее имя…

– Патришия Эплби, – подсказала Белинда.

– Она рассказала, что вы с ней вместе работаете. А потом таинственно намекнула на Бентона, еще одного уже немолодого человека по фамилии Маммери и меня самого. Она упомянула что-то о телеграммах.

– Ах, вы об этом, – сказала Белинда. – Очередная милая шутка Шуна.

– Джаспера Шуна? Коллекционера?

– Да. Мы с Патришией работаем на него. Я разбираю его библиотеку, а она отвечает за рукописи. И как я сказала, Джаспер иногда любит пошутить. Он пригласил вашего Буссеншута в гости на выходные, чтобы в сугубо интимной обстановке показать особенно редкий древний документ…

– Папирус?

– Да. Но как только он заручился согласием Буссеншута, тут же разослал приглашения еще нескольким людям. Ему нравится, по его собственному выражению, «здоровая конкуренция между учеными». Предполагаю, что и вы получите свое приглашение. Его просто переадресуют сюда.

– Это не имеет никакого отношения к волнующему нас всех главному вопросу, – сказал Тимми, открыв сигарную коробку, в которой тайком держал плитки молочного шоколада.

Питер Хольм, долго хранивший молчание, поставил свой кий на стойку.

– Для меня главный вопрос решен, – сказал он. – Никто из вас не обратил внимания, но я последними ударами набрал восемьдесят семь очков и выиграл партию. Меня никаким Пуччини не проймешь.

Все в дружном изумлении уставились на него.

– Наглая ложь, – тут же заявил Тимми. – Мы заметили, как ты бесчестно манипулировал шарами. Но сейчас сыграем партию так, что шары будут у всех на виду.

Теперь к окну подошел Уинтер. День клонился к вечеру, и сырое тусклое небо основательно подернулось тучами, явно собиравшимися обосноваться здесь на всю ночь. Ветер почти утих. Дождь, прежде ливший диагональными струями, хоть как-то оживляя пейзаж, теперь падал отвесно, причем линии холмов казались совершенно спрямленными, как на самой унылой равнине. Сразу за окном располагалась терраса с балюстрадой, ближайший угол которой украшал пьедестал с небольшой мраморной скульптурой, изображавшей быка. Даже в сумрачном свете животное виделось изделием умелого мастера, тонко чувствовавшего красоту в движении, вот только на один из бычьих рогов кто-то нахлобучил раскрытый черный зонт. И зверь стоял, с терпеливым достоинством снося оскорбление. Голова его оставалась сухой, в то время как круп обильно поливал дождь. Пейзаж, глупая шутка и ужасная тихая мелодия, как будто еще продолжавшая звучать в воздухе, – все это навевало глубокую депрессию. Уинтер повернулся и обнаружил, что бильярдный стол был теперь ярко освещен специально подвешенной сверху люстрой. И кто-то произнес:

– Тогда я буду вести счет.

Голос принадлежал Патришии Эплби.

Они попытались сыграть в какую-то современную разновидность бильярда с огромным количеством шаров, но это быстро наскучило, и было решено вернуться к традиционным правилам. На какое-то время все взгляды гипнотически притягивало зеленое сукно стола. Из чуть затемненного угла Патришия время от времени объявляла счет. Тимми, когда не участвовал в игре, неизменно переходил на одну из сторон стола, и в какой-то момент Патришия обнаружила его секретный склад сладостей, а он только взбесился от взрыва последовавшего за этим веселья. Две игры – бильярд и та, вторая, что велась исподволь по инициативе Белинды, продолжались параллельно. «Типичный конец зимнего выходного дня в состоятельном английском доме, – подумал Уинтер. – Дети взрослеют, папаша сидит в библиотеке за просмотром счетов, где-то уже раздается звон чашек, которые готовят к традиционному чаепитию, а на кухне вовсю работают над обильным и вкусным ужином». Но только здесь обычный порядок нарушала сегодня толпа гостей, хаотично перемещавшихся по особняку.

– Он, конечно, вполне мог бы отправить Паука в отставку, – неожиданно сказала Белинда, обладавшая склонностью долго думать, а озвучивать лишь самый конец своих размышлений. – Мог, если бы захотел. Мистер Уинтер, боюсь, вы по самые уши увязли в болоте чужих семейных комплексов. Нас ваше присутствие только радует. Но вам-то, наверное, не по себе?

– Нисколько, – ответил Уинтер, но откровенно неискренне. Он уже давно обнаружил, что совершенно не годится на роль друга семьи. Причем любой семьи.