– Так-то оно так, мистер Гилби, но, пригласив незнакомца опрокинуть вместе с ними стаканчик, хозяин мог, завершив дело, спокойно выпроводить вас обоих. И иметь свидетеля для душевного покоя.

Должен ли я тебе говорить, что не поверил в этой истории ни единому слову? Но вида не подал, потому что понял: грязные уста Хардкасла способны сделать подозрительной даже таблицу умножения. А он сейчас выглядел несколько умиротворенным и не столь опасным. Коварство натуры боролось в нем с желанием услужить, но первое могло одержать верх над вторым при малейшем намеке на ущерб его интересам, которые он ставил превыше всего. Я, например, мог проверить факты в разговоре с его женой, и ему было чего опасаться. Старуха в своем взвинченном состоянии ляпнула бы что-нибудь не то или, фигурально выражаясь, выпустила из мешка кота, которого втемную пытался всучить мне ее супруг. Кроме того, он, по всей видимости, изначально видел во мне угрозу. Как и в Сибиле.

А пока лишь один факт был установлен совершенно точно. Линдсей и Кристин – если только не прятались в каком-то тайном убежище внутри замка, – действительно ушли: поодиночке или вместе, но поспешили скрыться. Миссис Хардкасл, которой я все больше начинаю доверять как честной женщине, рассказала, что видела Кристин бегущей по коридору, где расположен учебный класс, с чемоданом в руке, а обследование с более ярким фонарем пространства у главной двери выявило следы двух человек, удалявшиеся от замка в темноту. Тайное бегство свершилось, хотя они выбрали не самое лучшее для него время, и впереди их ждал нелегкий путь. Линдсей, разминувшись с нами на лестнице, по всей видимости, направился прямо в спальню Кристин; и буквально несколько минут спустя они бросились прочь из дома. Но что произошло незадолго до этого? Что случилось непосредственно на вершине башни?

По крайней мере на некоторые из накопившихся вопросов могла ответить Сибила. Непостижимым образом она оказалась в той комнате, откуда Гатри вышел навстречу своей смерти. Но она до сих пор хранила молчание, а я, в свою очередь, не испытывал желания устраивать при Хардкаслах фактически допрос. Я видел, насколько любопытно Хардкаслу узнать у Сибилы подробности, и уже одно это заставляло меня сдержаться. К тому же во взгляде Сибилы мне почудилась немая мольба, словно она хотела объяснить: продолжить разговор лучше наедине, в доверительной обстановке.

А потом мне пришел в голову еще один важный вопрос. Я повернулся к Хардкаслу и спросил намеренно резко:

– Доктор, которого вы ждали, появился?

И попал в «яблочко». Нацепи я маску палача и предложи ему неожиданно положить голову на плаху, это создание, вероятно, испугалось бы меньше. Догадываюсь, что хороший юрист по уголовным делам сумел бы многое выяснить, лучше воспользовавшись этим моментом совершеннейшей растерянности и потрясения. Он не знал, что именно мне известно. А я свалял большого дурака, тут же все для него прояснив.

– Вы спросили, не доктор ли это, когда приоткрыли дверь при нашем с мисс Сибилой появлении.

– Так вы, вероятно, не знаете, мистер Гилби, что Доктор – это кличка одного из наших псов, и как раз в тот день он куда-то сбежал. Его пришлось повсюду искать.

Настала моя очередь совершенно растеряться, столкнувшись со столь откровенной и наглой ложью. Этот тип хитер в той степени, в какой это написано на его физиономии, и на время я решил больше не приставать к нему, вместо этого попытавшись наладить хоть какой-то контакт с Таммасом, который по-прежнему представлялся мне нашим единственным связующим звеном с внешним миром.

– Как вы считаете, – спросил я его, – можно теперь добраться до Кинкейга?

Поняв, что к его особе проявляют интерес, Таммас покраснел при свете лампы, как девушка. А потом тихо принялся напевать себе под нос:

Если ты помнишь, в драмах эпохи королевы Елизаветы деревенские дурачки и сумасшедшие зачастую выражают свои мысли через обрывки каких-то диковинных, никому не известных песен. Пример Таммаса заставляет меня полагать, что это не выдумка драматургов, а некая научно установленная патология. Но должен признаться, что мой экспериментальный диалог со слабоумным ни к чему не привел. Мне не удалось достучаться до его сознания. Но что взбесило меня больше всего, так это необходимость прибегнуть к помощи Хардкасла в качестве посредника. Я нервно выслушал их невразумительный для постороннего разговор, закончившийся сообщением, что Таммас готов отправиться в Кинкейг незамедлительно.

Сейчас он уже двинулся в путь с поручением объявить о смерти Гатри и необходимости приезда в Эркани судебного медика и полиции. Я ожидал, что Хардкасл сразу же поднимет шумиху по поводу бегства Кристин и Линдсея, но, к моему удивлению, у него хватило здравого смысла согласиться, что лучше до поры не предавать этого широкой огласке. Я написал тексты двух-трех телеграмм, включая адресованную тебе, которую ты должна была уже получить. А затем лично пронаблюдал, как Таммас тронулся в дорогу, телом прокладывая себе тропу в сиявших под лунным светом снежных заносах. Через несколько минут он пропал из виду, но в наступившей с ослаблением ветра тишине опять послышалось его внушавшее безотчетную тревогу пение. Идти ему будет очень тяжело, но все же, если удача не отвернется от него, к утру, как я предположил, он доберется до городка.

Уже два часа, как рассвело, и мы вправе рассчитывать на скорое прибытие помощи. Я заставлял себя бодрствовать все это время, в чем мне помогли заметки, которые пишу для тебя. Они уже и так превратились в долгую повесть, и мне не хочется утомлять тебя излишними подробностями. Но есть нечто, о чем важно здесь упомянуть. Как ты можешь догадаться, это содержание моей беседы с Сибилой Гатри.

После ухода Таммаса нам нечем или почти нечем стало себя занять. Мы с Сибилой выпили по большой чашке чая, который миссис Хардкасл принесла нам в класс. До странности заброшенной показалась нам сейчас эта простая, но уютная комната, а миссис Хардкасл, стоя в дверях и уважительно дожидаясь дальнейших распоряжений, фальшиво плаксивым голосом рассказала, что до недавнего времени лорд вообще не разрешал пить в этом доме чай. Еще одна странность в экстравагантном характере покойного хозяина, о которой служанка вспоминала теперь как будто даже с сожалением.

Когда же нам удалось избавиться от ее присутствия в комнате, воцарилось короткое, но тягостное молчание. Дела Сибилы, в чем я отдавал себе отчет, не касались случайного знакомого, кем в сущности был для нее я, и продолжали оставаться ее сугубо личными, даже если и оказались связанными с загадочной историей. А потому я счел уместным ничего не говорить, а лишь смотреть на нее с недвусмысленным ожиданием. И, как и предполагал, Сибила начала говорить:

– Думаю, мне надо кое-что обсудить с вами, мистер Гилби.

И кивком указала на дверь комнаты.

Поймав намек на лету, я подошел к двери и распахнул ее. Прямо за ней стоял Хардкасл, привычно пытаясь подслушивать и напоминая опытную лису, подкравшуюся к курятнику.

– О, мистер Гилби, сэр, – сказал он, демонстрируя фантастически быструю реакцию, – я тут подумал, что вам, быть может, захочется растопить камин немного пожарче.

К этому времени я уже понял, что организовать рабочие отношения между мной и Хардкаслом можно только одном путем – сделать так, чтобы нас с ним разделяли по крайней мере две прочные и надежно запертые двери. А потому ответил, что нам не нужно подбрасывать дров в камин, поскольку мы собираемся подняться на вершину башни. И мы действительно отправились наверх, а Хардкасл лишь проводил нас взглядом, как пару пташек, которые благополучно избежали силков охотника и вспорхнули на высокие ветки вне пределов его досягаемости. Как я понял, он все еще многого не знал и пытался гадать, что делало эту малосимпатичную фигуру не столь опасной для нас. На лестнице я повернулся и крикнул ему, вероятно, не без яда в голосе, что мы спустимся к завтраку. Не могла бы миссис Хардкасл приготовить нам яйца вкрутую? А затем молча, все еще при свете лампы, мы продолжили казавшееся бесконечным восхождение.