– Au revoir, a rivederci, auf wiedersehen!
И стоял, воздев над головой невесть откуда взявшуюся рыбацкую кепку, пока машина не скрылась за ближайшим поворотом. «Подобным жестом, – подумал Эплби, – полковник Детлепс мог бы прощаться с кортежем королевской семьи».
С видом человека, желавшего поскорее получить хоть что-то от не слишком приятного мероприятия, Уинтер пересек дорогу и вступил на тропу, шедшую через поле.
– Как я понимаю, идти остается мили три, не больше, – сказал он. – Так что самое время даже для вас, ректор, поделиться обещанной информацией.
– Я пережил самое настоящее приключение, – сразу отозвался Буссеншут.
Жертвы определенного насилия с его стороны невольно взглянули на Буссеншута, ожидая продолжения.
– Но прежде, – пустился в теоретизирование Буссеншут, осторожно обходя свежую коровью лепешку, – давайте разберемся, что мы подразумеваем под термином «приключение»? И не стоит ли нам задуматься над идеей приключения как таковой. Не является ли она в своих нынешних проявлениях чем-то совершенно новым – еще одним из симптомов зла, повсеместно проникающего в нашу жизнь?
Теперь Эплби понял значение последней фразы, произнесенной Уинтером. Очевидно, молодой ученый хорошо знал способность своего босса к продолжительным беседам ни о чем и не желал выслушивать его монологи только для того, чтобы изобразить из себя внимательного и послушного ученика, умудренного опытом старейшины колледжа.
– И на эту мысль, – продолжил Буссеншут, – навело меня дело Бентона. Приключения ума, интеллектуальное любопытство, которым мы так гордимся. Не является ли оно производным от нашей неспособности полнокровно существовать в его обыденном контексте? Уловить и пережить момент, когда мы естественным образом сталкиваемся с каким-то явлением? Удовлетворение от таких моментов обходит нас стороной, скрыто от нас, и в этом смысле мы обделены, здесь кроется причина нашего частого несоответствия требованиям реальности. – Он обвел окружающий пейзаж жестом слепца, попавшего в картинную галерею. – Перед лицом текущей действительности… Бог мой! Простите, но я совершенно забыл, что послужило первоначальным толчком к этим моим столь интересным размышлениям.
– Бентон, – мрачно напомнил Уинтерс.
– Точно, Бентон. Я лишь хотел сказать, что загадка нас интригует, пока видится с некоторой дистанции. Найдите разгадку – что удалось сделать мне – и у вас сразу же возникнет вопрос: а стоила ли она затраченных усилий? И ты понимаешь то, что, несомненно, отлично осознает наш друг Элиот в процессе создания своих остросюжетных книжек. Само путешествие гораздо интереснее конечного пункта, к которому приводит.
Эплби оценил изощренное красноречие Буссеншута. Оно заслуживало наивысшего балла, по крайней мере за умение держать слушателя в напряжении до самого конца.
– Значит, вы действительно сумели решить задачу, заданную нам Бентоном? – осторожно спросил Уинтер. – И уверены, что не придумали мнимую разгадку?
Но Буссеншут пропустил его вопрос мимо ушей.
– Насколько я понимаю, мистер Эплби, вы еще не знакомы с Хорасом Бентоном?
– Знаю только, что это ученый, – сдержанно ответил Эплби, – чье имя не раз произносилось в моем присутствии.
– Как, разумеется, и его так называемый «Кодекс». Крайне прискорбный случай. Но небольшая проблема, с которой мне пришлось столкнуться, прояснится в ходе моего рассказа о поиске решения. Надеюсь, Уинтер, она и вас чрезвычайно интересует, не так ли?.. Но, впрочем, вот и Аббатство.
Они оказались на краю небольшой возвышенности, с которой открывался вид на аббатство Шун. Мистер Джаспер Шун, что уже неоднократно подчеркивалось, являл собой просвещенного любителя священной старины, но особое предпочтение отдавал всему, связанному с восемнадцатым столетием – эпохой, особенно благоприятной для таких же, как он сам, virtuoso и curioso. Этим и диктовались формы импозантной усадьбы, ради созерцания которой Буссеншут оборвал свой рассказ в самый напряженный момент.
Аббатство Шун явно относилось к восемнадцатому столетию, но в нем не было ничего от стиля, навязанного набобами и нуворишами того периода, с палладинскими фасадами и широкими террасами, усеянными классическими скульптурами в духе Винкельманна[112]. В аббатстве восемнадцатый век нашел свое деликатное выражение как время подлинного романтического возрождения. Посреди огромного и баснословно дорогого пространства, занятого древними руинами, стоял величественный особняк, возведенный в сознательном смешении архитектурных направлений, господствующим из которых представлялась словно порожденная сном зодчего не существовавшая в реальности готика. Окружал дом так называемый Сад идей. Здесь имелись тенистые гроты, мелодично журчали искусственные ручьи, старинные камни надгробий виднелись на полянах среди рощиц, а местами территорию разрезали спланированные мастерами ландшафта неглубокие лощины. С верхней точки все это выглядело необъятным, обошедшимся в немыслимые деньги, но и чересчур крикливым изъявлением тоски по ушедшей эпохе, в свою очередь, сожалевший о еще более отдаленном прошлом. Спутники Буссеншута смотрели на открывшееся великолепие, явно пораженные, но одновременно и повергнутые в депрессию.
Уинтер нарушил молчание, и Эплби понял, что впервые слышит от него простую фразу без всяких прикрас:
– Насколько же предпочтительнее в сравнении с этим выглядит Раст.
Его взгляд остановился на громаде западной башни – творении сэра Арчибальда Элиота.
– Боже, боже, боже, – произнес он слышанное от Тимми в Расте слово. – Боже!
Он повернулся к Буссеншуту с таким мрачным видом, словно готов был стереть его в порошок, и нанес уничтожающий удар:
– Когда нам пришлось прерваться, чтобы насладиться видом Дурость-Шуна, вы как раз собирались поделиться с нами поразительным открытием, что Бентон принимал в свое время активное участие в торговле оружием?
Однако удар прошел мимо цели.
– Оружием? – пробормотал Буссеншут. – Господь с вами, нет, конечно. Мое открытие не имеет к этому никакого отношения.
– В таком случае, – сказал Уинтер, неожиданно быстро капитулировав, – к чему оно имеет отношение?
– На самом деле это достаточно деликатная материя, – Буссеншут сделал очередную паузу, продолжая держать собеседников в напряженном ожидании. Потом поднял руку и указал, как сразу стало понятно, на архитектурного монстра, раскинувшегося перед ними. – Антиквариат внутри антиквариата. Как китайские коробочки – такое трудно изготовить. Шун рассказывал мне о своих проблемах с архитектором. Тот знал все о готике и не желал отказываться от классических форм в пользу видевшегося ему бессмысленным новаторства. Но Шун настоял на своем. И в результате получилась смесь раннего английского стиля с перпендикулярной готикой, монастырского и церковного направлений со строго домашним, усадебным… Но постойте, разве я не намеревался рассказать вам, что узнал о Бентоне?
На этот раз Уинтер просто молча пошел вперед. Эплби шагал рядом, заинтересованный, но уже не рассчитывавший узнать ничего существенного.
– Решение, – объявил отставший от них Буссеншут, – это Уортер, Уинг, Литтл-Лимбер, Снаг.
Уинтер обернулся и уставился на него.
– Прошу прощения?
– Все сводится к квадрату, образованному этими населенными пунктами. Именно здесь и таится ответ. К сожалению, указать место точнее не представляется возможным. Для этого потребовалось бы детальное фонологическое исследование. Но и этого вполне достаточно. Как вы знаете, Уинтер, поиски истины отняли у меня годы. – Буссеншут повернулся к Эплби, понимая, что обязан посвятить в суть дела и его. – Меня мучительно интересовало место, где родился и вырос Бентон. У него такой необычный провинциальный акцент! И вот в минувшую пятницу мне удалось зафиксировать (не прибегая пока ни к каким научным методам, разумеется) точно такой же выговор у местного шофера такси. Последующие исследования полностью подтвердили мою правоту. В данный момент мы с вами топчем родную землю Бентона. Но, как я уже признал ранее, решение загадки опустошает человека, лишает его цели… Остановитесь ненадолго, джентльмены. Я, кажется, пошел не по той тропинке.
