И он пустил в ход собственную трость, пытаясь применить элегантную тактику, использованную Шуном. Эплби, тут же вспомнивший цитату о свиньях из Горация, произнес ее вслух на латыни с тем акцентом, который филологи определили бы как «стандартный и общепринятый». Еще больше растерявшись после этого, доктор Буссеншут нахмурил чело, откашлялся и выдал в ответ нечто подобное, но на греческом языке. Свиньи же, явно заинтригованные столь необычной для них обстановкой, захрюкали, что у Аристофана было бы хором. Ситуация выглядела до крайности абсурдной.
Но тут настал черед вмешаться миссис Бердвайр. Эта крупная рыжеволосая женщина дала ближайшей свинье могучего пинка, причем сделала это, как отметил Эплби, вполне по-свински, и подала громогласную реплику, перекрывшую все хрюканье разом. И характер миссис Бердвайр незамедлительно обозначил себя во всей красе: она принадлежала к числу людей, считавших для себя возможным быть недоброжелательными и фамильярными, грубыми и бесшабашно веселыми одновременно.
– Грязные жирные ублюдки! – воскликнула она. – Только в одомашненных условиях свиньи могут деградировать до такой степени! – Она повернулась к мистеру Элиоту, словно именно на нем лежала ответственность за осквернение непорочной чистоты свиного племени на земле. – Видели бы вы, – тут же добавила она с нежданно ласковой улыбкой, – видели бы вы потрясающих диких свинок с Танго-Танго!
– Моя дорогая леди! – льстиво поддакнул ей доктор Буссеншут. – А помните ли вы славную охоту на кабана, устроенную там в Страстную пятницу?
Эплби сами по себе свиньи занимали уже мало, как нечто случайное и несущественное, зато он с любопытством наблюдал за коллегой и начальником Джеральда Уинтера. Сцена с хрюшками получилась до крайности нелепой, но реальные странности заключались, как всегда, в не слишком бросавшихся в глаза мелочах. Он перевел взгляд с Буссеншута на Шуна. Знаменитый антиквар – или Curioso[100], как, по словам Патришии, предпочитал величать себя он сам, – был явно оскорблен жестокостью миссис Бердвайр. Он дошел до того, что склонился и почесал за ухом обиженную свинью рукой, затянутой в пропахшую лавандой перчатку.
– Милые создания! – воскликнул он, посмотрев сначала вдоль террасы, а потом на мистера Элиота с обаятельным лукавством, на фоне которого грубость миссис Бердвайр выглядела еще более бессмысленной. – Хотя они и несколько неуместно возникли перед нами в данной ситуации.
И мистер Шун обвел всех взглядом: воплощение гуманности, утонченной культуры, важности, собственного достоинства, но главное – человек, являвшийся здесь, несомненно, хозяином положения.
Наступила пауза, в продолжение которой стало очевидно, что миссис Бердвайр готовит новый громкий акт самовыражения. Только средние черные, казалось, чувствовали себя совершенно комфортно: они разбились на небольшие группы и вытянули, вдыхая воздух, плоские пятачки под самыми необычными углами, словно их назначение в том и заключалось, чтобы составлять из собственных тел как можно более выразительные и даже живописные композиции. Мистер Элиот, игравший роль здорового сельского джентльмена, все же смутился. Он представил гостям Эплби, после чего настала еще одна пауза, которую казалось почти уместным заполнить, представив визитерам каждую из свиней. Или извиниться перед ними – то есть перед гостями. Но как с интересом заметил Эплби, мистер Элиот не был склонен к каким-либо извинениям. Когда он заговорил, его голос звучал твердо:
– В эти выходные мы устроили большой и веселый праздник, – сказал он. – Причем все время происходят какие-то необычные события. Вы уверены, что не хотите отобедать с нами?.. В таком случае вы просто обязаны заглянуть в дом на бокал хереса.
И они начали прокладывать себе путь между свиньями. И уже в движении миссис Бердвайр до конца сформулировала то, что желала выразить:
– Надеюсь, в пестрой толпе бездарностей, которых нелепое творение вашего пера заставляет собираться вокруг вас, никто не имеет привычки беспокоить по ночам совершенно незнакомых людей? И вообще – что вы опять затеяли? Еще один рекламный трюк, как тогда с краской на моем доме? – Миссис Бердвайр говорила без злости, однако придерживалась собственного издевательского канона речи, который считала допустимым для оправдания любых дерзостей или грубостей.
Мистер Шун счел нужным вмешаться вежливо, но решительно и властно:
– У вас большой праздник? Тогда не позволяйте нам причинять неудобства своим гостям. К тому же в данный момент у нас в аббатстве тоже проходит крупный прием. Это подобие летнего сбора. – Он оглядел промерзшие окрестности и поправился: – Или, вернее, зимнего сбора друзей. Общества друзей достопочтенного Бе́ды[101]. Они были настолько добры, что удостоили своего президента собранием под кровом его дома. Перед нами выступит доктор Буссеншут, а завтра все вы должны непременно нас посетить.
Вещая обо всем этом, словно делая официальное заявление, мистер Шун оглядывал присутствующих с таким повелительным видом, что умолкла не только миссис Бердвайр, но даже средние черные, похоже, обратились в слух.
– Коллекция, – продолжил мистер Шун, – которую в знак величайшего доверия я покажу вам, находится в основном на попечении, – он церемонно, но сдержанно поклонился мистеру Элиоту, – очаровательной и талантливой дочери хозяина Раста. А также, – последовал наклон головы в сторону Эплби, – не менее трудолюбивой и способной сестры мистера Эплби.
Он сделал паузу, уверенный, что никто не нарушит молчания, настолько сильна была в нем привычка подавлять остальных.
– Мой Музей редкостей, – сказал он потом, – как я опасаюсь, не представит серьезного интереса для настоящих ученых. – На этот раз поклона удостоился доктор Буссеншут. – Зато он, вне всякого сомнения, на некоторое время развлечет ваших дам. Но если мои планы потерпят неудачу… – Он повернулся к мистеру Элиоту с лукавым намеком, что тот, несмотря на все свои причуды писателя и сельского джентльмена, тоже заслуженно причислялся к сонму ученых мужей. – Если ничто другое не заинтересует мистера Элиота, то его сердце обязательно покорят мои тамворсы[102].
Трость из бивня слона погладила спинку одной из средних черных.
– До чего же милы эти создания, с таким гостеприимством поспешившие первыми приветствовать нас здесь.
Лучшей финальной фразы и придумать было нельзя. Процессия, из которой выпал только Эплби, направилась в дом. Эплби задержался, наблюдая за средними черными, достал носовой платок и промокнул им лоб. Как он и ожидал, к нему вскоре вернулся мистер Элиот.
– Кто бы ни устроил этот спектакль со свиньями, – сказал он, – выпустили из загона далеко не все стадо.
Эплби еще раз осмотрел начавших разбредаться животных.
– По моим грубым прикидкам, – заметил он, – здесь насчитывается ровно двенадцать особей.
– Почему-то и мне это число представляется наиболее вероятным, – кивнул мистер Элиот.
Он взглянул на Эплби своими умными и проницательными глазами и снова удалился.
Джеральд Уинтер в поисках уголка относительной для себя безопасности вспомнил о бильярдной, куда и поспешил направиться. Там он застал только Белинду и Тимми, но комната, тем не менее, оказалась в этот момент далеко не спокойным местом. Напротив, здесь бушевали страсти. Нельзя сказать, чтобы брат и сестра громко ссорились, но между ними происходила перепалка, и каждый старался побольнее уязвить противника, по мере сил действуя ему на нервы. Уинтер сразу обратил внимание, что, сами того не замечая, они на время поменялись ролями. Теперь Белинда относилась ко всему с иронией. Можно было догадаться, какое облегчение и даже радость принесло ей утром необъяснимое изменение в настроении и мыслях отца. Зато Тимми стал капризно непредсказуемым и подспудно даже опасным: все шло к приступу безудержного гнева.
