Уинтер сделал паузу, чтобы отхлебнуть из своего бокала рейнвейна. У Эплби появилась возможность задуматься о том, что английские университеты действительно претерпели значительные изменения, а этот моложавый преподаватель оставался, должно быть, одним из немногих представителей вымирающей породы людей, все еще владевших культурой застолья. Атмосфера за ужином у мистера Элиота выглядела по-прежнему достаточно натянутой, но теперь, по крайней мере, среди части гостей завязалась вполне занимательная беседа.
– Возьмем, к примеру, мертвые языки, – продолжил Уинтер тем тонко рассчитанным тоном, который не превращает монолог в напыщенный и самодовольный спич. – Тысячелетиями, если вдуматься, они оставались наиболее живыми из всех существующих. А ныне действительно находятся при смерти. К нам поступают мальчики из самых знаменитых частных школ, не знающие наиболее распространенных латинских стихов и изречений. Им приходится объяснять азы. Что Виргилием и Софоклом восхищались Спенсер и Мильтон. Что трагедия – это козлиная песнь[78]. И что их любимое слово «фонограф» состоит из двух греческих корней, соединившихся вместе с появлением современного аппарата. – Он обратился к миссис Моул: – Впрочем, на самом деле этот прибор уже называют не фонографом, верно? Нет, не фонографом. Граммофоном. Но только потому, что людям не хватает элементарных знаний, хотя в невежестве и заключен определенный шарм. – Он вновь повернулся к Эплби, чтобы завершить мысль цитатой: – «Прибежище мечтаний, проигранных сражений, загубленных идей и непопулярных слов»[79]. Вот где граммофон только и остается еще фонографом, как тому надлежит быть.
«Занятно рассуждает и красиво излагает, – бесстрастно подумал Эплби. – Но по большому счету даже это не дает полного представления о характере человека». И он задумался, как направить разговор в более полезное для себя русло, когда с другого конца стола донесся громкий голос. Как совершенно случайно знал Эплби, интонация и произношение походили на манеру разговаривать известного издателя по фамилии Спандрел. Вот почему его так удивило открытие, что говорит человек, абсолютно ему незнакомый.
– Не надо рассуждать при мне об университетах. – Голос звучал нарочито ворчливо. – Лично я считаю их источником всех проблем и бед.
– Источником проблем? – переспросил Уинтер, хорошо чувствовавший к тому же, когда застольному шутнику требовался партнер, причем желательно с противоположной точкой зрения. – Какие же от нас проблемы? Напротив, нас все считают чем-то вроде успокоительного лекарства.
– Университеты стали оказывать заметный депрессивный эффект на всю литературно-издательскую деятельность. Из Оксфорда никто больше не приходит к нам с идеями написания книг, которые удовлетворили бы насущный читательский спрос. Они слишком забивают себе головы, просиживая в библиотеках, чтобы потом решиться создать нечто самостоятельное. Поразительный контраст с временами Вордсворта и его поколения!
– Позвольте заметить, что он закончил Кембридж, – сказал Уинтер с нежданной язвительностью.
– Все равно. В те времена никто не заставлял студентов тратить столько усилий зря. В результате выпускники покидали студенческую скамью с верными представлениями, считая, что до них никто еще не создал ничего существенного, и это – их призвание. Сам Вордсворт написал и опубликовал только при жизни более семидесяти тысяч стихотворных строк, а еще более десяти тысяч остались для посмертной публикации. Вот я и говорю: сравните это с нынешним положением вещей.
И псевдо-Спандрел раздраженно постучал пальцем по столу.
– Но вы же не считаете, мистер Уэдж, – попыталась возразить ему миссис Моул, – что количество – это главное в литературе.
«Разговор постепенно теряет всякий смысл, – подумал Эплби. – Но никогда не знаешь, чем все закончится». И он продолжил слушать. Рагу из дичи подали ровно через двадцать пять минут после супа, теперь уже безукоризненно выдерживая расписание ужина.
– Нет, все обстояло иначе, – Уэдж прекратил пародировать Спандрела, но явно придерживался общей для них обоих точки зрения, – когда ты был издателем и только издателем. Ты заключал с типографией отдельный контракт на выпуск каждой книги, и только. Для тебя не являлось жизненной необходимостью, чтобы авторы непрерывно поставляли тебе свои произведения. Но в нынешних условиях издатели стали одновременно и владельцами типографий, а это значит, что у тебя на шее висят сотни тонн жутко дорогих печатных станков, которые, во‑первых, не должны простаивать, а во‑вторых, с каждым годом устаревают… – Внезапно ему словно наскучила эта тема, и он замолк, сосредоточившись на еде.
– Трудно не понять вашу озабоченность, – подхватил Уинтер, и Эплби понял, что разговор на этом не иссякнет. – Не сомневаюсь, что современные университеты не удовлетворяют ваших потребностей. Но человек с университетским образованием, – он метнул взгляд в сторону мистера Элиота, поскольку заговорил о творческой манере любимого поэта хозяина дома, – больше не начинает рифмовать, едва поднявшись с постели, чтобы к концу семестра непременно издать сборник стихов. Если уж говорить до конца откровенно, то у нас выработалось более критическое отношение к написанному нами, чтобы издавать все подряд. Но, как я уже сказал, любому понятен и ваш подход к делу. Печатные станки не должны простаивать – таково уж их предназначение. Остановите печать! Есть материал – срочно в номер! Для того чтобы вы отдали подобный приказ, должно произойти громкое убийство или поздние скачки закончиться с сенсационным результатом. Но притормозить работу печатных машин, потому что писатель не удовлетворен качеством своего труда, – такое практически невозможно себе представить. Слишком уж много создаст неудобств, и к тому же вы понесете убытки. – Он снова отхлебнул вина, но жест показался несколько театральным, необходимым для эффектной паузы. – Вот вам, к примеру, сын нашего хозяина. Тимми Элиот.
При чем здесь Тимми Элиот, никто сразу не понял, что только усилило общий интерес. «Этот человек, – снова подумал об Уинтере Эплби, – пользуется риторическими приемами застольной беседы гораздо лучше, чем ножом и вилкой».
– Вполне вероятно, что Тимми обладает литературным складом ума. Когда узнаешь его получше, замечаешь, что он умеет наблюдать за собой и за другими людьми как бы со стороны, независимо и беспристрастно, а ведь этот навык – один из основных для создателя художественной литературы. Он часто проявляет изобретательность и фантазию – еще одно необходимое свойство творческой личности. В былые времена он мог бы стать одним из многочисленных наглецов, мнящих себя драматургами, а быть может, из него вышел бы и подлинный поэт, пусть не из первого ряда стихотворцев. Однако вы совершенно правы. Университетская атмосфера навевает ему пресыщенность литературой, и потому он ищет для себя иной род деятельности. Он и пальцем не пошевелит, чтобы ваши печатные станки не заржавели. Сейчас Тимми подумывает о карьере в Министерстве иностранных дел или о чем-то подобном. Вполне вероятно, совсем скоро ему эта работа наскучит, но на сегодняшний день таковы его планы. И это вовсе не значит, что Тимми – сноб. Просто такова ныне общая тенденция. – Уинтер бросил взгляд на Эплби, потом на странное чучело, подвешенное к потолку, прежде чем взяться за свою тарелку. – Миссис Моул, могу я загадать вам загадку? Закройте глаза и скажите, сколько лап у паука.
– Тридцать семь, – дал за нее странный ответ мистер Уэдж и с наслаждением приложился к бокалу.
Вероятно, из-за особого пристрастия, питаемого Джеральдом Уинтером к спарже, которую только что подали, разговор на их стороне стола временно прервался. И Эплби переключился на происходившее в другом его конце.
– Пятнадцать процентов от пяти тысяч, – быстро говорила сидевшая там толстая женщина. – Двадцать процентов от десяти тысяч и двадцать пять от всего, что больше этого. Понимаешь?
