Стоит в зените грозное "Memento!"

Из плоти человечьей и золы.

Се - время жатвы, ангельской и страшной.

Растут над миром траурные башни.

А я до дна, до сути вогнан в сталь.

Не выдохнуть, и не пошевелиться.

Не прочитать сожженные страницы,

Не выбраться к подножию Креста.

А как войне настанет завершиться -

Я сломлен буду ангельской десницей.

...Моя душа совсем не задалась.

Она до срока так и не сумела

Себе усвоить собственную связь,

Но зыбилась без облика и тела.

А связь чужая, взятая взаймы -

Лишь долгая и страшная гримаса.

И своего мне не дождаться часа,

И не ступить на вечные холмы.

СЕРДЦЕ ЭДЕМА

Если ныне ветра обретают сознанье и речь,

Если наши тела в зазеркальное тянутся время, -

Кто берётся секрет заповедного сада беречь?

Кто возьмёт на себя это долгое косное бремя?

Мы стоим у ворот. Мы немного еще подождём.

У тебя на руках увядает всё тот ещё ирис...

Уходили отсюда под первым осенним дождём.

Уходили под дождь, и под дождь навсегда возвратились.

Потайная калитка - а далее по борозде,

Где дожди всех столетий в одну несуразицу спелись...

Где архангел обещанный? Меч его огненный - где?

Мы уходим в "не-здесь", остановимся в "между" и "через".

Но спадает вода - вот уже мы и молоды вдруг.

И встаёт на поляне под небом лазоревым древо...

Ева, ты подожди, я не знаю, к чему твой испуг?

Что отводишь глаза, что на сердце скрывается, Ева?

Мне бы только понять, как же с нами стряслись имена?

Назови меня лишь, - и разлука ворвется мгновенно.

Пишешь слово "любовь", - а написано будет "война",

И горит Карфаген, и Аттила идет на Равенну.

Что же эта ладонь наливается тяжестью вдруг?

Что оделись в базальт невесомые мнимые числа?

И мгновенный зигзаг разбивает космический круг

На бессмыслицу сил и бессилие всякого смысла.

А черта горизонта становится слишком близка.

Воздух -- лунный ландшафт: чересчур уж в нем крапин и вмятин.

Замер камень в руке -- он уже не дождется броска.

Голос вычертил след -- иероглиф по образу "ятя".

Мы записаны в камень, мы втравлены в известь и жесть.

Мы -- лакуна пейзажа, обмолвка морщинистой речи.

Мы -- последний пробел, тот, который уже не прочесть,

Не лицо, но рельеф, где зияет расщелина встречи.

Тягость век вековых... (Значит - "век вековать"? Подскажи...)

Неба пасмурный воск процарапав ресницами сосен,

Валуны-часовые, становимся на рубежи:

В наших долгих морщинах, как мох, разрастается осень.

И недобрым огнём зацветает в болотах вода,

Цепенеют дожди, и всё стелется воздух пологий...

...Через сердце Эдема продеты войной провода,

Те, что выведут нас напрямую к железной дороге.

УТЁС

Увы, душа течет меж скатов - не река.

Сознание болит от долгого простора.

К душе, а не к реке всё тянется рука,

Но даже и воды коснешься ты нескоро.

И всё, что близ тебя, - вот этот дряхлый сруб

И разворот реки, размеренный и страшный.

И таволга цветёт в безмолвном срыве губ,

И у глазниц горчат прожилки льна и яшмы.

И если ревновать - то разве о дождях,

Ушедших в трещины сожженной солнцем плоти.

Костяк небесных рыб в зауженных сетях

Не двинет плавником. Не шелохнется в соте

Забытый яд цветка. Мир выщерблен и сух.

И стелется окрест полыни долгой горе.

А где горька земля - там неподвижен дух,

И складками идёт, и медлит в косогоре.

Как отстарело всё, что выпало в простор...

Да, выпало... А там - сложилось, скостенело

В зубристый, как хребет, каленый контур гор

Да в глинистую боль крошащегося тела.

Откаменеть своё... Когда-нибудь потом,

Когда пойдет на слом отживший хлам пейзажа, -

Дотянешься воды освобожденным ртом,

И улыбнешься вдруг моим рассказам даже...

ТЕОРЕМА

...А ветер - искривление пространства.

Он уплотняясь, стелется упруго,

Шутя своей играя кризизной.

И будет нам дано непостоянство

Всех здешних форм, врастающих друг в друга,

Вобрать несытой впадиной глазной, -

Поскольку кривизна близка к пределу,

Где ветер станет матово-зеркальным,

А значит - свет окрестный отражать.

И ветра переменчивое тело

Всё обратит в текучее мельканье,

Где отраженья кружатся, дрожа.

***

Как гобелен, развёртывая сны,

Как гобелен с орнаментом сюжета,

Мы спустимся назад от кромки лета

К застенчивой невнятице весны, -

Там, где орнамент вьётся почвы близ,

Растительный, апрельский, моложавый,

А за туманом рыжиною ржавой

Просвечивают пятна узких лис.

КОНЕЦ ЭОНА

И было так. Октябрьский ветер гнул

Стоясеневый лес, и время хмурил.

Но я любил его шальной разгул,

В котором крылось обещанье бури.

Я помню листьев ржавину и медь,

Их шелест, - словно ропот душ опавших.

И мне хватало жалости жалеть

Всех отшумевших, выцветших, неставших.

Но время - престарелый звездочёт -

Мне так неукоснительно твердило,

Что остаётся здесь наперечёт

Того, что раньше полным миром было.

Пустое "здесь" и полное "тогда" -

Как голова - и череп белолобый.

А между - лихолетий череда,

Подмен, ошибок, глупости и злобы.

И точно - я как будто бы во сне,

Как будто полнота еще на месте.

Но с кем мы в полнолунье, по весне,

Сердца и шпаги, как бывало, скрестим?

А ветер всё жесточе гнул свое,

Когда с окрестных крыш унылой ширью

Под дробь дождя сорвалось вороньё,

Ведя канон грядущему безмирью.

Здесь всё спасти могла виолончель,

Всю эту хмурь вобрав, очеловечив...

Из ближней церкви огоньки свечей

Моргали - словно очи, а не свечи.

Последний бури вздох - и сметены

Все вещи - те, что были здесь остатком,

Таились за покровом пелены,

И осторожно прятались в распадках.

А дождь - он был, он был слезами их.

Что ж плакал Бог? О чем здесь плакать было?...

...Я вспомнил всё. Я присмирел и стих.

Я жил - тогда. Безмирье - наступило.

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА

Ты помнишь этот вечер обветшалый.