Я даже и не болен. Так, пустое...

Качалась ветка на сквозном ветру,

Протягивались тени - в пустоту,

Но находили марево густое,

И понемногу растворялись в нём,

Сходя, как в воду, в дымный окоём.

Зеленый дым весны... И эта рвань

Лохматых облаков в прорехах бездны -

Лазоревой, жестокой, бесполезной...

Но грань уже тогда зашла за грань;

Кристалл пространства сломан и недужен.

Еще вчерашний день, - но он не нужен.

Я пью твой воздух. Режусь о края.

Но не могу остановить дыханья.

Ребрятся посуровевшие зданья,

На свой манер ткань города кроя.

Над кровлями, как вол, стоит Юпитер.

Я тихо понимаю - это Питер.

Иду. Передо мной стоит Нева,

С мостами вместе поднятая в небо.

Здесь голуби снуют и просят хлеба.

За их крылами - островов канва.

А справа полю зренья служит рамкой

Святая глушь Михайловского замка.

Я вновь продрог и воспалён слегка.

Здесь облака в сквозном разрезе ветра.

И стелятся по карте километры,

И к небу поднимается река.

И дремлет в аквареловости сонной

На полукруглой площади колонна.

Чего еще мне? Долгий ритм горчит,

И ангел, улыбающийся зыбко,

Мне каждый день подносит по ошибке

От города простывшего ключи.

Да, я их принимаю, только вскоре

Мне уходить в сентябрьское море.

И я уже качаюсь на воде,

Вокруг меня - дома, дворцы и шпили.

Я вязну в невском кропотливом иле.

Теперь я здесь, а далее - везде.

Куда ж нам плыть... На это не ответить

И уходить в сырой туман столетий...

***

Разговоры утихнут, и чистое время начнётся.

Буду я с его дна, как со дна затяжного колодца

Наблюдать, как немыслимы звёзды при солнечном свете,

Как уныло в степи голосит заблудившийся ветер.

А потом повернётся и время своею изнанкой.

Журавлиные стаи пройдут сквозь меня спозаранку,

Журавлиные стаи из дней, завершенных отныне,

Журавлиные стаи в октябрьской безветренной стыни.

***

Танцы ночного города,

Пьяная вера во что-то.

Трезвости - никакой.

Шляпы, плащи и бороды,

Окон бессонные соты,

Зовущие на покой.

Танцы ночного города.

Вера... А небо - серое.

Небо моё одинокое -

Ты позови меня!

Окон проёмы, плоскости

Стен в дождевых потёках,

Да где-то у сердца - всполохи

Танцующего огня.

БАРХАТ НАОЩУПЬ

Отточие стоит на цыпочках дождей,

Оно не выдержит на плоскости ни часа.

И вот уже горчит бумажная гримаса.

Что книги морщатся под нашепты дождей?

Отточие, прострел, и раненую плоть

Ненужного письма взять, сладострастно скомкать...

Что трезвых губ кайма, что ледяная кромка, -

Все помнит голоса простреленную плоть.

Смотри как светится шершавая кора.

И жадный взгляд готов ее любую складку

Любить до озыби, безвременно и падко.

Зрачок царапает шершавая кора.

А раковины флейт не менее длинны,

Чем остов ящера, и сны растут зловеще,

Их призрачный каркас обвил в сто петель вещи,

Но раковины флейт не менее длинны.

А город смотрит вдаль протяжно и тепло.

Но башенных часов с туманом вперемешку

Я чувствую хребтом картавую усмешку,

Хоть город ластится протяжно и тепло.

ПО МОТИВАМ ЕККЛЕСИАСТА

Порой, хотя твои повадки львины,

Ты кажешься спокойна и добра.

Так под Луною комья белой глины

Напоминают слитки серебра.

Течет река сквозь глинистые скаты,

Кувшин с водой, бесхитростная снедь...

Как любишь ты, мой ангел виноватый,

Серебряной цепочкою звенеть.

Покуда крепь кувшина не разбита,

Пока цепочка не разорвалась,

Испей ото всего, что пережито,

И звеньев ощути сухую связь.

Какой день лучше - смерти ли, рожденья, -

Не вдумывайся в это, не спеши...

Но падают серебряные звенья

В продолговатый глиняный кувшин.

ПРОРОК

Я с вами говорю о том, что ныне,

И присно, и останется вовеки.

Мои реченья - свет Звезды-Полыни,

Что в День Суда отравит ваши реки.

Не надо ни приюта мне, ни хлеба.

Я ухожу один по бездорожью.

Мои проклятья вспархивают в небо,

И ясно вдруг, что это птицы Божьи.

***

Когда, опоры лишена,

Земля летит в немом просторе,

И вековая тишина

Захлёстывает нас как море,

Луны прохладные лучи

Так скупо освещают землю.

Луна огромная молчит,

Над городом огромным дремлет.

И ты, и ты заснул, как все, -

Ты, летописец и глашатай.

Заснул, когда уже совсем

Беззвучьем дольний мир расшатан.

Когда, жестоки и правы,

С осанкой горделивой лени,

На улицы выходят львы

Из неизвестных измерений.

Восстань, узри и запиши

Как ночь горда повадкой львиной...

Как город властвует в тиши

Над обездвиженной равниной.

Твои слова наперечёт.

Будь злее, пристальней, короче.

А ночь течёт, течёт, течёт, -

И всё не завершиться ночи.

***

Лунные долины,

Лунные ручьи.

Были масти львиной,

А теперь ничьи.

Льнули к сердцевине,

Слыли янтарём,

А теперь пустыне

Отданы внаём.

***

Как в этом светлом мареве колонн,

Я опрокинут в чей-то давний сон...

Заброшенный в пространство белой ночи,

Здесь ангел спит... Проснуться он не хочет, -

И вот, встают фасады и мосты.

Затерянные в сумеречной глади,

Они прямы, как войско на параде,

То ангел их сновидит с высоты.

И вот мне тоже грезится и мнится -

Мне видится совсем иной столицы

Сырой и неустойчивый апрель.

Косой и тонкий нож стоит в зените,

Сверкая, словно царственный Юпитер

В соседстве с витражами Сент-Шапель...

А спящий задыхается и стонет,

И что-то в тонком поменялось тоне, -

Строй зданий заструился как живой...

Вот росчерк солнца поперёк картины -

То словно звонкий отблеск гильотины

Над спящей Александра головой...

РОНДО