"Дантон, Дантон, почему ты спишь", -
Записка в руке, дрожа...
А ему бы с парижских весёлых крыш
Следить за броском стрижа.
А ему бы в полях собирать цветы
С весёлой ребячьей гурьбой.
Дантон, Дантон, посмотри - мосты
Парижские под тобой.
В Конвенте докука и всё врасхлёст, -
Недобрые времена.
Туман ложится на Новый мост,
И близится жерминаль.
Он прочь уйдёт, и рукой махнёт, -
Ему всё равно уже.
Ему важны лишь цветочный мёд,
И долгий полёт стрижей...
***
Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб -
Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.
Я опускаю ладони и вижу, что слеп -
Не до конца, так чтоб чувствовать отсвет вечерний,
Отсвет закатный, мне брошенный солнцем в лицо, -
Выкроить чтобы хоть сны из багряного плата...
Выкроить сны - или выкормить вещих птенцов?
Выкроить сны? Или выстроить за ночь палаты?
Я так хочу прикоснуться к Твоим образам,
Дева-Владычица, Матерь-Заступница, только
Страшно почувствовать, как по иконе слеза
Нитью багряной струится, и где та иголка,
Чтобы в нее провести эту алую нить,
Мир раскроённый, разорванный мигом заштопать.
Я не обучен и слеп - ну куда же мне шить?
Слезы твои пропадут - или станут потопом?
Мало кто знает, но больше я так не могу.
Сердце мое не вмещает таких лихолетий.
Здесь убивают как жрут - второпях, на бегу,
Не отерев ни клинка, ни свинцованной плети.
Я опускаю ладони, и счастлив, что слеп.
Не до конца - так, чтоб чувствовать отсвет вечерний.
Я отпускаю-пускаю по водам мой хлеб -
Легкий кораблик из мягкорассыпчатой зерни.
ЭЛЕГИЯ ОСТАНОВЛЕННОГО ВРЕМЕНИ
...Да, ты права. Барокко загостилось
У нас в Москве, но ты не виновата.
Ты так хотела, чтобы время длилось
Под ливневое горькое стаккато.
В ушко ночного неба - облака
Любила продевать твоя рука,
Их растрепав в бахромчатые клочья.
А я влюбился в долгое отточье
Твоих движений, в задержанье их,
Почти неуловимое для взгляда...
Мне миновали восемь вёсен кряду,
И время было - длить всё тот же стих..
Тянулись дни, как провода. Их дрожью
Заболевал и я, когда - по коже,
По нервам, по всему, что я лишь есть -
Звонки твои сквозили - звёздным током,
И я вбирал - всем слухом одиноким -
Трезвона всполошившуюся жесть.
А после говорила ты, - с оттяжкой,
Как бы припоминая, позабыв,
Значенье слов... Так дождь на кипень ив
Роняет слезы, - вдумчиво и тяжко...
А город вновь морочил листопад,
И листья на карнизы и балконы
Ложились, как ложится на иконы
Багряно-золотой, в огнях, оклад.
Зонты шуршали, затихала скрипка.
При встречах ты проделывала гибко
Свой полуироничный реверанс.
И я встречал упрек любимых глаз -
Любимых, разлюбивших? Осторожных,
Как барышня пред узником острожным.
И время совершало шаг назад,
Хотя вперед, к тебе лететь хотело.
И становилась мне белее мела
Моя душа, хоть был упорен взгляд.
...Мне не избыть ошибки никогда.
И ты всё в том же затяжном отточье.
И всё бежит по трубам водосточным
Не время, нет, - обычная вода...
ИМЯ ЛУННОГО ВЕТРА
Нарисуй меня снегом на паперти вспаханной пашни.
Дай мне в руки зеркальные свитки.
Имя южного ветра я стану глотать вперемешку
С посеребренным льдом.
Я схвачу вековую остуду концами смеющихся пальцев.
Прошлогодние молнии лягут к ногам бересклета.
Тишина потечет по морщинистой пажити неба.
Время станет встревоженной рыбой плескаться в струях тишины.
Стилос ветра отточен.
Лунный воск подготовлен к работе.
Я целую следы пролетевшей и скрывшейся птицы.
На изломы сетчатки накинь календарную сеть
И смотри в это небо...
Камни лижут мне ноги.
За прожилками клена,
За паутиной созвездий
Растревожен, в истоме, трепещет не мой поцелуй.
Дай мне этот кувшин.
Дай тростник, бересклет, мяту, тмин и немного свирели.
Я задумал вчера сотворить хоть немного пространства.
Мне становится тесно, и я задохнуться боюсь.
Спит столица империй.
Сторожа запускают шутихи.
Гамлет встретит отца, и начнется неведомо что.
А душа моя стала пергаментом, не берестою.
Кровь давно опрозрачнена, карий зрачок обесцвечен.
Гамлет ищет меня, но ему не нужна эта встреча.
Все гораздо страшнее.
Сухою соломою пальцев
Я плету гобелен - лунный свет завивается в пряжу,
Чтобы чье-то лицо заглянуло мне в самое зренье.
Разноцветные стекла бесстыдно слагаются в имя.
Тень от платья горчит, на камнях иероглифы или...
Я боюсь продолжать. Я, наверное, болен рассудком.
Вновь ее силуэт мне встречается на перекрестке.
Особняк за оградою, запах сирени и голос.
Я умею писать не стихи, а мотивы и всплески.
Я забыл, кем я был. Я в империи южного ветра.
Я в столице столиц. Ваше имя, похоже, Елена?...
У меня же не имя, а вздох обветшалого ветра.
У меня на руках засыпает раскрывшийся ландыш.
Я давно заблудился в своих голосах и обличьях.
И, похоже, что жизнь отпустила меня этой ночью
На заслуженный отдых, и падали звезды в осоку,
И смотрело в огонь распаленное око циклопа.
Бледный конус кометы походит на след сталактита.
Имя южного ветра становится флагом на башне.
Алфавит забывается. Память становится светом.
Лишь один поцелуй. Или только пространство для взгляда.
***
"И пред престолом - море стеклянное, подобное кристаллу"
Откр. Иоанна Богослова, 4, 6
Се - твердь стекла. В его сквозных расщепах
Горчит дождей заветренная взвесь.
О, как сырые нашепты нелепы
Тем, кто в стекле от века и поднесь!
Мы впаяны, как древние стрекозы,
В декартову размеренную глушь.
И не взлететь. И не разбиться оземь.
Не танцевать над зеркалами луж.
Всё сужено. В стекле темно и плотно.
Не спится - что ж: сочти себя до ста.
Как страшно быть - и всё же быть животным
В святой глуши слюдяного листа.
Прожилками саднят крыла стрекозьи.
Что, тяжела фасеточная стклянь?
Не хватит лжи - и не достанет розни
Пробиться сквозь, в мутнеющую рань.
Пей твердый воздух - с ненавистью к тверди,
Что льется в обожженный ком трахей.
У стрекозы - не сердце: лишь предсердье,
Коснеющее в ветре, как в грехе.
Нам - не болеть, не ждать, и не страшиться.
Всё отболело и отождалось.
Лишь знать, что время - острая страница:
Перевернись - переломи стрекоз...
* * *
