Ну и мы, когда росли, то уже у меня был Владимир брат, потому что у матери никого не было. Ей говорили: «Что ты, мол, что одна живешь. Бери себе мужа какого-нибудь – все-таки легче будет». Желающие были. Был какой-то Никеша. Я помню, что мать говорила: «Ты Павлику там или Владимиру купи то-то, то-то и будешь с нами жить, у нас жить. Будешь помогать вроде нам в семье и все такое». Он что-то купил. Был Никеша этот, жил с нами какое-то время, а затем она с ним разругалась что-то. Ну, что-то там по-житейски – не знаю. Он все позабирал у нас – все, что покупал – все забрал и ушел от нас. И вот на этом кончилась эпопея.

Вот сын Вадик заболел. Ну, это я не связываю со своей болезнью – это совсем разные вещи. Но, тем не менее, Вадик после болезни – какая-то такая болезнь была – он не мог полностью адаптироваться. Не мог полностью: при каких-то условиях он мог бы нормальным быть, а тут какие-то последствия необратимые у него появились. А они тогда жили отдельно. Жили где-то… Вот тут я не могу… Мы встретились: он с ним, значит, своих детей называл каким-то словом. Да, каким-то словом называл. И вот мы тут разговаривали обо всем этом, а они – со Слеповым Петром Константиновичем, с его женой, с его детьми, семьями, с Вадиком, с Маей, – и вот разговаривали, а в этот момент эти дети-то там в кухне находились отдельно без присмотра. Мы с ними не разговаривали – они взяли таблетку чернильную (раньше чернила разводили) таблетку разводили, и авторучкой писали. Или не авторучкой, а простой – перьевой ручкой писали. Ну, уже появились авторучки, можно было набрать в авторучку. Короче говоря, вот он взял эту таблетку в рот и размусолил. И у него такой рот стал весь вокруг…

«Это у Вадика?»

Не у Вадика, а у его сына.

«У сына Вадика?»

У сына Вадика. Да.

«Так он уже – Вадик – взрослый был уже что ли?»

Этот уже взрослый был он.

«Ну как взрослый?»

Да, он уже…

«Взрослый, и сын был у него».

И сын был.

«И вот его сын взял эту таблетку в рот».

Таблетку в рот, размусолил ее, и он его назвал вот этим – не то «обормоты», или еще как-то. И тут мы, значит, уже пошли домой в поселок Калинина, а они здесь еще жили. Ну вот, это вот воспоминание такое.

А как вот у них эта болезнь-то появилась, и что за болезнь?

Почему оно какое-то необратимое такое, что вот он…

«Кто он? Петр Константинович?»

Нет, Вадик. Вадик. Почему… А, как это уже бабка-то. Она уже жила где-то отдельно с Петром Константиновичем. Она уже когда умерла, я этот момент не помню. Я знаю, что они своей семьей жили. А он, значит, потерял здоровье, заболел – вот этот Вадик. Вадик заболел, потерял здоровье, и его жена покинула – Майя (Майя – это жена его). Она его покинула и ушла с другим, и детей с собой забрала. А он уже, он скучал и по ней, и по детям. И он отдельно жил, и я знал, где он жил и ни разу туда к нему не пришел. И он с нами не общался, и мыс ним не общались.

А Борис – это был младший брат Вадика. Борис жил в поселке Калинина – ему там оставили дом, а родители уехали. И Вадик тоже жил где-то там, но он жил ближе к этому… в другом районе был. А Борис Слепов – там, где мы жили – на задах. И где Владимир остался. У него дом остался на Декабристов. А Владимир не на Декабристов, а где-то… он собственно на Декабристов остался, а Слепов-то Борис жил где-то там, в том районе, недалеко, и они дружили между собой. И Борис, и мой Владимир – брат.

«Это улица Декабристов. Рядом с ней что ли, или в ее районе?»

Да, в том районе, где-то там они жили. Где-то недалеко. Они вместе общались, вместе жили. До того, как Владимир помер, где-то Борис. Я за ним уже не следил. Я знаю, что где-то он там. Сперва он помер (или после ли он помер), а после и Владимир. Но они все младше меня были. И Владимир, и Борис – все они младше меня. И все поумирали. По какой причине, как поумирали – я уже не помню, не знаю. Но они все поумирали.

И вот Владимир (мой брат) получил квартиру. Он и тебя на тепловозе в Свердловск возил. Ему хотелось сына, а у него были дочки. Две дочки. А ему хотелось сына. И вот он с тобой стал вроде как дружить. Или тебя к себе привечать, и тебя брал с собой в поездку на тепловозе, и ты с ним ездил.

«На мотоцикле катал».

Ты уже в своей памяти помнишь вот это дело. Это я уже тогда был после армии. А вот в тот момент, когда я в армиюто пошел, это уже мы пропустили.

«А вот, техникум еще вначале был. Детство, школа».

Я рос на Декабристов, и у меня были там друзья, с которыми я дружил. Те моменты я помню отдельные: как я рос, какие были у меня соседи. Какие у меня соседи были? Вот Анатолий был, а рядом со мной жили… не помню фамилии.

«Ну, что не помнишь – пропусти».

Ну, а про что дальше-то?

«Глянь сюда».

Техникум, детство, школа.

Я в школе учился по ту сторону железной дороги. И все время приходилось так: как идешь в школу – под вагонами. Моста через железную дорогу не было. Или вкруговую надо было около Плеханово: там переезд был через железную дорогу. Или по тому переезду, или прямо здесь, где люди жили, и тут под вагонами надо было переходить пути. Но там было неудобно, и весь народ здесь переходил. Потому что тут ближе, а до того далеко было, от того места, где мы жили – Декабристов. И Калинина улица. Калинина особенно. Туда было далеко, и поэтому здесь сделали переход. Мост через железную дорогу. А пока мы вот все так маялись: или там проходили, или под вагонами лазили. Под вагонами тут опасно, и нас гоняли. И милиция гоняла.

«Помнишь, как ты рассказывал, как коленные чашечки себе разбил?»

Колени – да.

«Тебя заметил железнодорожник, когда ты полез под вагоны, и погнался за тобой».

Я под вагоны полез, затем из-под вагона на подъезд (там выгружали из вагонов что-нибудь) и вот, в том месте, когда выскакивал, надо было выскочить в эту в щель вверх. И я тут в этот момент-то коленом как ударился и тут же сразу упал наверху. И все: ни идти, ни что, никак ничего не мог. А если бы он дальше побежал за мной, он бы тут меня спокойно и забрал бы. А он посчитал, что я вскочил и убежал. А я, значит, тут и валялся прямо там, где и выскочил. Выскочить-то я выскочил, ударился, и упал-то уже наверху. Наверху упал и развалился.

А вот когда была Победа, стреляли залпы, делали эти – салюты Победы. Моста тоже не было тогда. И вот тут, когда мы прибежали сюда, тут артиллерийские зенитные орудия стояли, из которых залп делали – стреляли. Положено было стрелять. И вот, мы, значит, из поселка Калинина прибежали сюда к этим, к орудиям, и стояли на расстоянии и смотрели: сейчас будут стрелять! Салют делать! И вот, когда первый залп этого салюта грохнул, из ближайших домов стекла посыпались, и нас ударной волной так качнуло от этих – от выстрелов! Их же хором, разом стреляет несколько этих зениток. Из настоящих зенитных орудий обычными такими (не с боевой начинкой), а с салютной начинкой – с фейерверками. Они тоже могучие такие, и вот нас воздушной волной качнуло так (они как раз грохнули), что стекла посыпались. И все, мол, давайте уезжайте за город, где-то там стреляйте. И уже один выстрел сделали, а следующие выстрелы нет. Нас разогнали отсюда всех. Они проехали туда дальше маленько, за город, где людей нет, и уже оттуда стреляли. И мы уже наблюдали эти фейерверки со стороны. Как они взлетают вверх, и весь салют – Салют Победы и все такое уже отдельно было. Вот это вот я помню.

Учились мы в школе. Школа у нас 51-я была, 50-я, 51-я. Там разные названия и разные вот тут. У нас первый опытный был. Тогда раздельное обучение вводили. У нас была стихийно организованная группа еще до разделения. У нас отдельная мужская была группа. Отдельная мужская, а там и смешанные дальше были. И вот у нас первый как бы опытный класс был, чисто мужской. А дальше уже раздельное обучение: женщины отдельно – женские, и мужчины отдельно. Раздельное обучение. И мы были первыми. И вот это, как мы там ходили и все такое – ну это уже те подробности…