В моем детстве был небольшой, но аккуратный коттедж с растущими кустами гардений, в которых я всегда прятался от отца, когда мы играли в прятки. Была строгая соседка Полюшка и ее утренний ритуал по поливанию цветов. Был потрепанный радиоприемник и песни Элвиса, Плеттерс и Битлз. Был кирпичный камин с потрескивающим огнем, горячее молоко и шоколадные печенья в Сочельник. Я не помню всего. Я не помню ни своих друзей, ни плакатов, висевших у меня в комнате. Я не помню, когда научился кататься на велосипеде, и кто учил меня читать (скорее всего, мама). Я не помню многого. Но я помню одно, и самое важное: я был счастлив.

      Первое осознанное воспоминание приходится на мои шестнадцать лет, когда я, подпевая голосам Пола Маккартни и Джона Леннона, набил у себя на предплечье пицифик** и выкурил свой первый косяк марихуаны. Это было время свободы. Время разноцветных фенечек, дредов и отрицания всего сущего. Время Битлов, Скотта Маккензи и криков на всеуслышание: «Make love, Not War»***. Я был молод, энергичен, и путешествия автостопом, покуривание травки и песни у костра были мне ближе учебы и шампуня.

      Мне казалось, будто нет свободней людей, чем тех, кто наслаждается каждым моментом своей жизни. Я не переживал расставание с родными, думая, что их мирская жизнь не для меня. Я не переживал ни о чем, полностью отдавшись потоку жизни.

      В семнадцать я лишился девственности на постеленном на траве пропахшем благовониями покрывале. Ее звали Лисанна. Мы дружили с самого детства, вместе гуляя по улицам нашего провинциального коттеджного поселка, воруя яблоки из сада Полюшки и проходя все невзгоды школьной жизни.

      Я помню ее заливистый смех, маленькое тату «All You Need Is Love» под самым сердцем и длинные волосы, которые она отращивала со мной за компанию. В семнадцать я отправлял раз в месяц письма домой, звонил дважды в неделю Зерефу и наслаждался ветром в волосах.

      Мы ехали туда, куда вел нас зов души. Я до сих пор с теплом вспоминаю наш старенький «Фольксваген», кислотно-зеленый с барахлящим движком и свистящими колодками. Я помню, как покупал на каждой остановке наклейки и клеил их по бокам. В восемнадцать мы уже забыли, какого именно цвета был когда-то наш фургон. Города сменялись за окном, сменялись и времена года. Мы воровали, подрабатывали, посещали коммуны и занимались любовью. Мы жили и думали, что умрем под голос Боба Марли в удушливом наркотическом дыме. Но судьба распорядилась иначе.

      В девятнадцать Лис состригла дреды, закрыла вытатуированный пицифик блузкой и купила билет до Портленда. В девятнадцать я остался один со своим «Фольксвагеном» с отклеивающимися наклейками, пачкой травы в бардачке и разбитым миром во всем мире. Пора хиппи для меня прошла также быстро, как и наступила. Я обосновался на берегах Калифорнии, устроившись в автомастерскую к улыбчивому Гилдартсу Клайву, который, увидев меня, только похлопал по плечу, сказав что-то вроде: «Я принесу тебе бритву, сынок». Так я открыл новую главу своей жизни под названием «Грузовичок Клайва».

      Странствие — длинный и тернистый путь, и не всегда оно означает дорогу и ветер в волосах. В своей жизни я еще совершил множество путешествий, но эти странствия были уже другого рода. Я странствовал в поисках себя, своего места в мире и девушки в широкополой шляпе, подпевающей голосу Курта Кобейна.

      И на этих страницах мое странствие только начинается.

Примечание к части * «Curtiss P-40» - Одноместный истребитель, цельнометаллический моноплан с закрытой кабиной и убирающимся шасси с хвостовым колесом. Спроектирован в КБ Кэртис-Райт корпорейшн под руководством Д.Берлина.

** Пицифик - символ мира. Был популярен среди хиппи.

*** «Make love, Not War» - Занимайтесь любовью, а не войной. Лозунг хиппи.

«Благодарность». Nirvana. Come As You Are.

      В автомастерской Клайва всегда звучал голос Мика Джаггера, которому механик подпевал своим прокуренным хриплым голосом. Его дочь Кана, девушка с кучей татуировок и проколотым языком, приносила каждый день в четырнадцать двадцать пять три бутылки холодного пива, вторя голосу отца. Она увлеченно рассказывала ему о своих ухажерах, учительнице-зануде и новом вызове в школу. Она сидела на столе, махая облаченными в джинсы ногами, жуя жвачку и периодически облизывая накрашенные в черный губы. От Каны пахло дешевым пивом и сигаретами. Она носила очки-авиаторы, и это действительно было круто. И, смотря на нее, я вспоминал о Зерефе, о семье в Портленде, и съедающий душу стыд заполнял все мое нутро.

      Это было время потертых джинсов и кепки задом-наперед. Это было время холодной «Кока-Колы», палящего калифорнийского солнца и концертов под открытым небом. Это было время костров на берегу Тихого океана и секса на горячем песке. Тогда я думал, что здесь, в Лос-Анджелесе, я нашел свое пристанище с крохотной комнатушкой на втором этаже дома Клайва, машинным маслом на руках и связях на одну ночь.

      В моей голове был размытый план, где я хозяин автомастерской, муж какой-нибудь залетевшей от меня девчонки, примерный отец и человек, которому для счастья нужна была лишь банка пива да теплое тело под боком. Я просыпался каждое утро в пять тридцать, принимал душ, надевал более-менее свежую майку, включал музыку в плеере погромче и целый день проводил в окружении карбюраторов, двигателей внутреннего сгорания и машинного масла на подушечках пальцев.

      И иногда я задумываюсь, сложилась бы моя жизнь по-другому, не встреть я Люси? Действительно ли я так и остался бы в Лос-Анджелесе, плывя по течению жизни, или все же однажды одумался бы? Ответа на этот вопрос я не знаю до сих пор.

      В двадцать в моей голове был лишь ветер. Кажется, тогда я знал только, как находить на свою задницу приключения. В двадцать я познакомился с Греем Фуллбастером — парнем, который приезжал каждую среду на своем красавце «Харлее». Он отдавал его в умелые руки Гилдартса и, оставаясь в пропахшей потом и маслом мастерской, разделял с нами принесенное Каной пиво (по средам она приносила четыре бутылки, холодные, с капельками воды. Я до сих пор помню ощущение ледяного стекла в руке).

      Грей был байкером. Свободолюбивым, плюющим на правила и предрассудки, в черном кожаном жилете и тяжелых берцах. У Грея был набит череп* на груди, и свисал железный крест** на серебряной цепи. Грей сжимал зубами сигареты «Pall Mall», пускал кольца дыма и каждый раз рассказывал истории о городах, которые видел, о людях, которых встречал, и о своем мотоцикле. Ничего байкер так не любил, как свой «Харлей». Порой, казалось, будто он собирался провести с ним всю жизнь, не думая ни о семье, ни о детях. Сейчас, вспоминая того, размахивающего флагом Конфедерации*** и распевающего песни Led Zeppelin Грея, мне хочется смеяться. Ведь жизнь настолько непредсказуема, и кто бы тогда мог подумать, что парень, хранивший под сидением марихуану, найдет свое счастье в девушке-флористе с вздернутым носиком и неизменным ароматом цветов.

      Грей стал мне верным товарищем. Несмотря ни на что, что бы между нами не происходило, он оставался и остается моим лучшим другом. Человеком, который никогда не бросал меня, всегда поддерживал (в своем стиле, но все же) и давал на удивление мудрые советы. Я до сих пор с улыбкой вспоминаю, как он выбросил мои вещи из маленькой комнатушки на втором этаже дома Клайва, крикнув: «Вали к черту, придурок! Только попробуй вернуться, и я лично уволоку тебя к этой белобрысой принцессе». И, если задуматься, Грей Фуллбастер был еще одной ниточкой, приведшей меня к Люси, ведь если бы не он, кто знает, решился бы я тогда на такой отчаянный и сумасшедший шаг?