В подобной ситуации хранилище, полное вальскаайцев, должны были либо разделить на части между дюжинами различных плантаций и других мест, которые нуждались в их труде, либо содержать в режиме анабиоза и раздавать потихоньку десятилетиями. Здесь должно было находиться, быть может, полдюжины вальскаайцев. Вместо этого, казалось, здесь их в шесть раз больше. И я ожидала увидеть несколько самирендов, возможно, даже ксхаи, или ичана, или представителей других групп, потому что до аннексии здесь наверняка имелось больше народов.

Также не должно было наблюдаться такого резкого разделения между внутренней и наружной прислугой: снаружи, как я видела сегодня утром и накануне, работали только вальскаайцы, а внутри дома — все самиренды и несколько ксхаи. Вальскаай аннексировали сотню лет назад, и к этому времени по крайней мере некоторые из первых ссыльных или их дети должны были бы пройти испытания или дослужиться до других должностей.

Я добежала до дома, где жили работники: здания из коричневого кирпича без единого стекла в окнах, лишь некоторые затянуты одеялами. Оно явно не было ни столь большим, ни столь роскошным, как дом Фосиф на берегу озера. Но из него открывался приятный вид на долину, заполненную сейчас чаем, и прямую дорогу к тому широкому зеркальному озеру. На месте окружающей его утоптанной земли вполне могли находиться сады или тщательно ухоженные лужайки. Мне было любопытно, как там внутри, но я не стала входить без приглашения, незваным гостем, и повернула назад.

— Капитан флота, — сказал мне в ухо «Милосердие Калра», — лейтенант Сеиварден просит напомнить, чтобы вы берегли свою ногу.

— Корабль, — ответила я безмолвно, — моя нога напоминает о себе сама. — О чем, собственно, «Милосердию Калра» прекрасно известно. И беседа с Сеиварден, о которой шла речь в сообщении, состоялась два дня назад.

— Лейтенант будет беспокоиться, — сказал корабль. — И вы, кажется, не обращаете на это внимания. — А не осуждение ли я уловила в его, по всей видимости, невозмутимом голосе?

— Я отдохну в течение дня, — пообещала я. — И в любом случае, я почти уже на месте.

К тому времени как я снова перевалила через гребень горы, небо и долина посветлели, а воздух потеплел. Я обнаружила гражданина Сирикс на скамье под деревом, с дымящейся чашкой чая в руке. Без куртки, рубашка не заправлена, без всяких украшений. Траурное облачение, хотя от нее формально не требовалось блюсти траур по переводчику Длайкви, она не выбрила голову и не нанесла траурную полосу.

— Доброе утро, — сказала я, входя на террасу. — Не покажете ли мне баню, гражданин? И может быть, объясните мне кое-что?

Она помедлила минутку.

— Хорошо, — ответила она наконец, словно я предложила ей нечто рискованное или опасное.

В длинном, изогнутом окне бани виднелись черно-серые утесы и покрытые льдом вершины. В дальнем конце с одной стороны — самый угол дома, в котором мы располагались. Посетители, должно быть, высоко ценили это место за его виды — вряд ли кто из радчааи додумался бы превратить целую стену бани в окно.

Стены светлые, из тщательно вырезанного и отполированного дерева. В полу, выложенном камнем, круглый бассейн с горячей водой, со скамьями вдоль стен, на которых сидят и потеют, а рядом бассейн с охлажденной водой.

— Холодная вода хорошо укрепляет после всей этой жары, — сказала Сирикс, сидя на скамье в горячей воде напротив меня. — Закрывает поры.

Моему ноющему бедру стало хорошо от жара. Пробежка была, возможно, не слишком умным решением.

— Да?

— Да. Очень очищает. — Выбор слова показался мне странным. Я подозревала, что это перевод более сложного понятия с ксхаи или лиоста на радчааи. — Приятная у вас жизнь, — продолжила Сирикс. Я вопросительно приподняла бровь. — Чай, как только просыпаетесь. Одежда выстирана и выглажена, пока вы спите. А одеваетесь-то вы хоть сами?

— Обычно да. Хотя если мне нужно выглядеть чрезвычайно официально, то хорошо получить квалифицированную помощь. — Мне самой этого никогда не было нужно, но я оказывала такую помощь в целом ряде случаев. — Итак, ваши предки — ссыльные-самиренды. Всех их, или почти всех, отправили в горы собирать чай?

— Многих из них, капитан флота.

— И та аннексия была довольно давно, поэтому, став цивилизованными, — тут в моем голосе прозвучала едва уловимая ирония, — они стали проходить испытания и получать другие назначения. Это мне совершенно понятно. Но вот чего мне не понять: почему здесь совершенно нет самирендов на полевых работах? Или еще кого-нибудь, помимо вальскаайцев. И вальскаайцы работают только в поле, и больше нигде, кроме одного-двух в саду при доме. Аннексия Вальскаая произошла сотню лет назад. И никто из вальскаайцев за все это время не дорос до надсмотрщика?

— Что ж, капитан флота, — ровным голосом ответила Сирикс, — никто не останется собирать чай, если сможет оттуда убраться. Труд полевых работников оплачивается, если выполнена минимальная норма сбора листьев. Но эта норма огромна — столько собрать могут три очень быстрых работника за целый день.

— Или работник и несколько детей, — предположила я. Я видела детей, работающих в поле, когда пробегала там.

Сирикс кивнула в знак согласия.

— Поэтому никто из них на самом деле не зарабатывает столько, сколько предполагается. Затем еда. Истолченная крупа — вы пробовали ее там, наверху. Они сдабривают ее веточками и пылью, остающимися от производства чая. За которые, между прочим, Фосиф сдирает с них по премиальным ценам. Это не какие-нибудь отходы с пола, это «Дочь рыб»! — Она умолкла на минуту, чтобы перевести дух, чуть не выпалив что-то откровенно злое. — Две чашки кашицы в день. Скудное питание, а если они хотят чего-то еще, то должны это купить.

— По премиальным ценам, — догадалась я.

— Именно так. Обычно есть садовые участки, если кто-то хочет выращивать овощи, но приходится покупать семена и инструменты, и это уменьшает время на уборку чая. У них нет кланов, поэтому нет семьи, которая могла бы дать то, в чем они нуждаются, и работники вынуждены все это покупать. Никто из них не может получить разрешение на поездки, поэтому они не имеют права уехать далеко, чтобы купить что-нибудь. Они не в состоянии ничего заказать, поскольку вообще не имеют денег, они по уши в долгах, а значит, не могут взять кредит, поэтому Фосиф продает им разные вещи: портативные устройства связи, доступ к развлечениям, еду поприличнее — все что угодно — по тем ценам, которые ее устраивают.

— Полевые работники-самиренды смогли преодолеть это?

— Некоторые слуги в этом доме, несомненно, все еще расплачиваются с долгами своих бабушек и прабабушек. Или своих тетушек. Единственный способ вырваться состоял в том, чтобы сплотиться в кланы и работать очень, очень усердно. Но вальскаайцы… Я бы сказала, что они не слишком честолюбивы. И они, кажется, не понимают пользы сплочения в кланы.

С семьями на Вальскаае дело обстояло несколько по-другому, чем в Радче. Но я знала, что вальскаайцы оказались вполне способны осознать преимущества организации чего-то вроде радчаайских кланов, и тут и там группы семейств вальскаайцев вступали в такие соглашения при первой возможности.

— И никто из детей никогда не проходил испытаний на другие назначения? — спросила я, хотя уже понимала, какого ответа следует ожидать.

— Сейчас полевые работники не участвуют в испытаниях на способности, — ответила Сирикс. Она явно пыталась справиться с последствиями перевоспитания: любые проявления гнева вызывали физическое недомогание. Она отвернулась от меня, тщательно вдыхая воздух ртом. — И вряд ли испытания привели бы их к чему-то другому. Они невежественные, суеверные дикари, все до одного. Но даже в таком случае это неправильно. — Еще один глубокий вдох. — Фосиф — не единственная, кто так поступает. И она скажет вам: это потому, что они не пойдут на испытания. — Этому я могла поверить. Когда я в последний раз была на Вальскаае, идти или не идти на испытания было неотложным вопросом для многих людей. — Но ведь ссыльных больше нет, так ведь? С последней аннексии сюда никого не прислали. Поэтому, если у чаеводов закончатся вальскаайцы, кто же станет собирать чай за жалкую еду и почти не получая денег? Гораздо удобнее, если ни полевые рабочие, ни их дети никогда не смогут отсюда выбраться. Капитан флота, это неправильно. Губернатора кучка бездомных дикарей не волнует, а тем, кому они не безразличны, не удается привлечь внимание лорда Радча.