Ветер стих, и темнота сгустилась настолько, что нельзя было различить берег и казалось, что драккар находится где-то в открытом море. Колбсйн, оставшийся в эту ночь дозорным, боролся со сном, как мог. «Око Дракона» покачивался на вол­нах, и в зыбкой тишине можно было уловить плеск большой рыбины у борта. Кто-то из спавших викингов вскрикнул во сне, борясь с мнимыми порождениями Муспелля.

Колбейн тряхнул головой, и вдруг глухой всплеск где-то у носа драккара заставил его насторожиться. Что это могло быть? Колбейн продолжал прислушиваться, вглядываясь в темноту, но безуспешно. У викинга возникло странное впе­чатление, что только что с борта судна упал мешок. Или... все же — человек? Колбейн перегнулся через борт, глядя в воду. Он сразу вспомнил о таинственном исчезновении Свена из Хеделанда. Что если какое-то морское чудовище похищает его товарищей? Колбейн: хотел пройти на нос корабля, но передумал. Он мог ненароком задеть кого-нибудь из спящих, а этого никто не любил.

Помаявшись в сомнениях, викинг успокоился. Мало ли что могло ему почудиться? Но на рассвете Колбейн понял, что ему не почудилось. Исчез их проводник Ульберт.

— Куда он мог деться? — глаза Инегельда сверлили лицо Колбейна, который, вспомнив о всплеске, раздумывал.

— Я что-то слышал...

—    Что? Что? — нетерпеливо бросил Инегельд.

—   Мне показалось, что у правого борта кто-то упал в воду.

—    Почему ты не разбудил меня?

—   Я был не уверен... — помялся Колбейн. Ночные при­зраки... Кто их разберет? Отец рассказывал ему о мертвецах, выбирающихся по ночам из морских глубин, чтобы тревожить живых. А Колбейн предпочел бы встретиться с десятком живых воинов, нежели с одним ожившим мертвецом.

—    Ладно, иди, — сказал Инегельд. — И помалкивай.

Когда Колбейн отошел от него, Инегельд посмотрел в сто­рону берега. Потом перевел взгляд на мыс — самое ближайшее место суши. Хороший пловец в тихую погоду мог доплыть туда без особых помех.

Зачем Ульберт прыгнул в воду? Чего он боялся? А Свен? Что же случилось с ним? Ответа пока не было. Угрюмый дан не очень верил в призраков, полагая, что живые куда опаснее мертвых. Но малая толика суеверия жила и в его недоверчивой и мятежной душе.

Ночь в замке прошла спокойно, если не считать маленького события, которое осталось незамеченным для всех викингов кроме одного — того, кто оставался часовым уже после по­луночи. Этим человеком был Олаф.

Уже ближе к утру, когда все его товарищи крепко спали, сморенные медовухой и вином, Олаф услышал странный крик, похожий то ли на хохот, то ли на стон раненого животного, разобрать было трудно. Олаф приник ухом к крохотному оконцу в стане, похожем на те, что делают в своих жилищах викинги, но крик внезапно оборвался, как будто его и не было вовсе. Когда настало утро, Олаф ничего никому не сказал, боясь, что его поднимут на смех.

В ту же ночь князь Людовит долго не мог уснуть, томи­мый какими-то неясными предчувствиями. Подумав немного, вызвал к себе Калеба.

—  Я слушаю, господин, — Калеб склонил голову, взгляд его уперся в шкуру большого медведя, расстеленную на полу в спальне князя.

— Мне хотелось бы знать, все ли пройдет как надо, Калеб? Все ли наши гости несут на себе печать смерти?

—  Князь сомневается? — Калеб обдумывал его слова — Хорошо, утром я дам ответ...

Вернувшись к себе, советник начал готовить снадобье, рецепт которого передал ему отец. Род Калеба происходил из древних колдунов, знакомых с черной магией Востока и с культом друидов. Когда-то прадед Калеба был жрецом в племени ульмеругов, но так случилось, что его приговорили к смерти. Он обещал вождю победу, но того ждало пораже­ние. За это кто-то должен был ответить. Кто, если не жрец, обещавший победу? Вождь совсем забыл, как этот жрец спас от неминуемой смерти его младшего сына и вторую жену. Ночью, перед казнью, в селение явилось Нечто и убило во­ждя и самых сильных воинов. А приговоренный к смерти жрец исчез...

Уже глубоко за полночь у советника все было готово. По­груженный в полусон, Калеб бормотал заклинания:

—    Явись, о дух, передо мной!

В углу комнаты появился некто, похожий на маленького человечка. Калеб пристально вгляделся в него. Человечек оказался ребенком лет семи, девочкой в одежде пастушка.

—  Что... что тебе надо? — спросила девочка грубым, скрипу­чим голосом. Ее глаза притягивали к себе как глубокий омут, грозя гибелью всякому, кто безоглядно бросится в него.

—  Норманн, дерзкий норманн, желает взять дочь князя в жены... Можно ли убить его?

—   Рагнар умрет только от руки викинга, — девочка немигающе уставилась на Калеба. Если бы не опыт в подобных делах, советник мог бы упасть на пол и умереть.

—  Можно ли подкупить кого-то из них, чтобы он убил Рагнара?

—   Подкупить нельзя... можно убить... но смерть одних влечет гибель других как неизбежность всего сущего.

—    Кого следует опасаться князю?

—   Того, кого бережет женщина по имени Нертус... ее воплощение на земле убивает всякого, кто противится ее власти...

—    Как узнать его?

—    Он брат и не брат... мне душно, человек...

—   Подожди немного! — вскричал Калеб, находясь словно в бреду. — Подскажи, как избавиться от них?

—   Мне душно, душно... — голос духа вдруг сделался высоким, как голос ребенка, в чей образ он вселился. — Я ухожу...

—    Еще немного! Что я должен сделать?

—    Принести в жертву...

—    Кого?

—    ... Себя! — захохотала девочка и тут же исчезла.

Калеб очнулся только под утро, когда запели петухи в усадьбе замка, где простолюдины держали коров, коз, свиней и птиц для людей князя. Он вспомнил все, что видел ночью. В углу лежала горстка золы, будто кто-то сжег кусок древнего пергамента.

Утром князь Людовит по своему обыкновению размышлял о будущем и прошлом, листая книги античных философов и хронистов теперешнего времени. Пожелтевшие страницы увесистых трактатов открывали ему бездну прошлого, злое очарование предательств и лжи, вдохновение ужаса... Руко­писи будто еще хранили терпкий аромат ушедших столетий.

История человечества представлялась ему in aenigmate [30] , как говорили древние римские авторы, хитрое сплетение не­вероятных совпадений, счастливых обретений и трагических ошибок. Эту загадку необходимо было решить, чтобы понять собственное предназначение, без понимания которого невоз­можно узнать истину, в том числе и о личной судьбе.

Особо занимал воображение Людовита образ Аттилы, легендарного вождя гуннов, которого христиане того времени прозвали «Бичом Божьим». Эти гунны, дикий народ, имели между тем одну из лучших армий, под натиском которой не могли устоять разрозненные племена Европы. Орда гуннов катилась, как лава с гор, и всякий, кто думал сопротивляться им, погибал.

Даже Римская империя содрогнулась от ужаса, а император Валентиниан III Гонорий чуть было не отдал свою сестру замуж за Атиллу. Если бы это произошло, последствия могли быть весьма плачевны, ибо тогда к воинской доблести добавилась бы тонкая дипломатия, а политика вершила чудеса там, где ничего не мог поделать меч. В войсках Аттилы к тому времени кроме гуннов находились бастарны, скифы, алеманы, остготы, бургунды и герулы. Лишь загадочная смерть помешала Аттиле воплотить задуманное. А созданная им империя развалилась.

У Аттилы при дворе служил некий Орест из Паннонии, знавший грамоту, языки разных народов. Собрав остатки войска великого завоевателя, у германцев носившего имя Этцеля, Орест двинулся в Италию, где сместил императора Юлия Непота и провозгласил императором своего маленького сына Ромула, названного в честь основателя Рима. Но уже через год вождь племени скиров Одоакр, сговорившись с другими вождями кланов, выступил против Ореста и убил его. Юный Ромул был смещен. Сам Одоакр тем не менее не воспользовался плодами своей победы. Императорская корона была ему ни к чему.