—   Ты ведь знаешь, Олаф, — сказал Эгиль поглаживая бороду, — что там, на юге, живут другие народы которые по­клоняются лишь одному Богу, Белому Христу? Там, в землях бриттов, англов, ирландцев время полуночи называется часом Крысы. А час Собаки — это время после заката, предшествую­щее часу Крысы. Вот так!

—   Теперь я понял, — пробормотал как бы самому себе Олаф. — Мне нужно бояться этого времени...

—   Тебе не нужно ничего бояться, — со значением прогово­рил Эгиль. — Мужчине не пристало бояться чего-либо кроме божеских знамений. В них — знаки нашей судьбы. Но угадать их дано далеко не каждому.

—   А скажи, Эгиль, — Олаф замолчал на несколько мгнове­ний, готовясь спросить о самом сокровенном, о том, что носил глубоко в душе, не смея открыться никому. — Тебе известно что-нибудь о моем отце? И о моей матери? До меня доходят слухи, что ярл Стейнар — мой настоящий отец. Но он не желает открыть это, чтобы не поссориться с женой?

Эгиль ответил не сразу. Он стоял в задумчивости, белые снежинки падали на седую голову, тонули в копне волос, сливаясь с ее белизной.

—   Ярл Стейнар — не твой отец, — наконец вымолвил ста­рик. — А твой настоящий отец — друг его молодости, но он даже не подозревает об этом. Отец твой, Олаф, был обвинен в убийстве, которого не совершал. И оказался вне закона.

Подался он через Балтику в землю, которую называют Кюльфингаланд, а оттуда в Гардарику, к тамошним конунгам. Следы его ищи у реки, которую ромеи называют Борисфеном. а сами руссы зовут Днепром...

—  А моя мать? Она ведь из Гардарики?

— Оттуда, — кивнул старик. — Но прошлое ее для меня в тумане. Не знаю, жива ли она?

— Гардарика, Гардарика... — как заклинание шептал Олаф. — Я должен попасть туда.

— Скульд плетет твою нить, — сказал Эгиль. — Ты — про­должение своего отца. Но сначала тебе суждено другое. Найди того, кто убил родственника Хреггвида. Из-за него твой отец был изгнан и забыт. Кто знает, может, настоящий убийца ближе, чем ты думаешь. А теперь иди. Я сказал достаточно. Мне нужно восстановить силы...

Олаф вернулся в селение, пребывая в смятении. Его отец — друг молодости ярла Стейнара? А почему — нет? Он ведь до сих пор не знает, как оказался здесь, в этом краю. Память стерла многое из прошлого, того, что зовется детством. Даже Хафтур, и тот молчит, когда речь идет о его появлении тут.

Едва Олаф зашел за ограду усадьбы, как услыхал чей-то крик:

—   Карн сбежал!

Во время болезни Хельги Бранжьена ухаживала за девуш­кой так, как если бы это была ее собственная дочь.

Но все это происходило только тогда, когда они остава­лись в доме наедине. Лишь только порог переступал Халвард Рябой, Бранжьена отходила от постели девушки и напускала на себя неприступный и суровый вид. Она не хотела, чтобы викинг заподозрил ее в дружеском участии к Хельге.

Пока девушка болела, Бранжьена, находясь подле нее, развлекала ее рассказами из своей прошлой жизни, а также го­ворила о том, что знала вообще о жизни людей в Валланде.

Помня рассказы отца и других франков, поведала о том, как войско Карла Великого разгромило лангобардов — длин­нобородых, племя, вторгшееся в Италию и подходившее к воротам Вечного Города — Рима. Среди покоренных Карлом Великим народов были и коварные авары, пришедшие с вос­тока, из азиатских степей. Бранжьена пояснила, что авары были похожи на легендарные гуннов, тех самых, чей предво­дитель — Атилла, более известный среди германских племен под именем Этцель, наводил когда-то ужас на королей Европы. Сами гунны — дикий народ, и мужчины у них безбороды даже в старости, потому как еще в детстве мальчикам прижигают каленым железом щеки, чтобы уничтожить растительность на лице в будущем. Они спят на лошадях, могут питаться травой и молоком кобылиц. Из того молока они варят напиток, такой же хмельной, как пиво викингов...

Слушая рассказы Бранжьены, Хельга дремала, временами проваливаясь в лабиринты снов. В этих снах уродливые люди с огромными головами мчались по степи на лошадях, смеялись, говоря меж собой на непонятном языке. Внезапно откуда-то из-под земли появлялся чудной человечек-карлик, махал ру­ками, и ужасные уродцы на лошадях падали вниз, разбивая головы в кровь. Карлик хохотал, хлопая в ладоши, а уродцы падали и падали. И вдруг она увидела, что кто-то на лошади мчится дальше... Это не большеголовый уродец, а кто-то другой, странно знакомый ей... Карлик в дикой злобе, брызжа слюной, кричит, вращая глазами, но всадник уходит все дальше. Хельга видит его спину, потом он поворачивается и...

— Не дай ему умереть! Не дай! — вскрикнула Хельга, просыпаясь.

— Кому? Кому? — спрашивала ее Бранжьена, успокаивающе поглаживая ее руку.

— Карлик хочет убить его!

— Кого? О ком ты говоришь, Хельга?

Но девушка, придя в себя, смолкала. Никто не должен знать о нем. Никто, даже Бранжьена.

Кто она сейчас? Рабыня, которую хотят сделать налож­ницей. Но она скорее умрет, чем позволит Халварду Рябому прикоснуться к себе. Значит, ее участь решена. И она больше никогда не увидит его...

—   Расскажи мне что-нибудь, Бранжьена...

—   Что тебе рассказать?

—Ты говорила, что расскажешь мне о том, как был основан Вечный Город — Рим...

— Да, — кивнула Бранжьена, собираясь с мыслями. — Его основал некий Ромул, один из двух братьев, воспитанных волчицей...

— Волчицей? — оживилась Хельга. — Это правда?

— Второго брата звали Рем, — продолжала Бранжьена. — Но его судьба несчастлива...

— Что же с ним случилось?

— По ошибке Ромул убил его. Потом жалел об этом, но было уже поздно. Ромул был сильным правителем. Однажды враги подошли к Риму и потребовали отдать им какое-то ко­личество свободнорожденных девушек и вдов. Когда-то сами римляне похитили у соседей несколько сотен девушек, так как тогда у них было мало женщин. Теперь соседи пришли к ним. Ромул не знал, что делать, потому как силы в тот момент были неравны. Но пришла к нему рабыня и сказала что знает, как им помочь. Она посоветовала нарядить в платья свободнорожденных женщин рабынь Рима, самых красивых и молодых, и отправить к неприятелю. Затем ночью она подаст сигнал, и римляне смогут напасть на врагов Так и произошло. Ночью рабыня зажгла факел, подав условный знак. Римляне, стоявшие у стен города с оружием наготове, пришли в лагерь и убили много сонных врагов.

— Почему, Бранжьена. из двоих всегда кто-то несчастен? — спросила девушка, словно заглядывая внутрь себя. Этот рассказ произвел на нее странное впечатление.

— Кто-то несчастен?— повторила Бранжьена, уловив ускользающий скрытый смысл этих слов. — Да, ты права. Кто-то несчастен...

Удачному бегству Карна удивились многие. Было очевидно, что у него нашелся сообщник. Возле хлева, в котором держали траля, утром нашли труп волкодава, рассеченный умелым уда­ром меча. А там, внутри, на разрезанных веревках лежал убитый козленок. Что это означало? Насмешку? Или что-то другое?

Тем утром шел мелкий снежок, и несколько викингов, захватив с собой бывшего охотника Айво, отправились в по­гоню за беглецами. Но тщетно. Карн и его сообщник оказались хитры и предусмотрительны. Они знали, как поведут себя их преследователи, и умело запутали следы.

На следующий день после бегства Карна Олаф, сидя у себя в жилище, мастерил новый лук. С севера надвинулись тяжелые тучи, прорывающиеся мокрыми хлопьями снега. Олаф знал, что это надолго. Фьорд покроется льдом, день будет коротким, а ночь — длинной, как косы девственницы. Загадочное исчезновение Карна мало волновало юношу. По молодости лет он еще плохо помнил зло, и в его жизни хватало других забот.

Снаружи послышались шаги, дверь открылась, и к нему вошел Хафтур.

— Не могу понять, кто помог Карну? — удивлялся старый викинг, сев на скамью и наблюдая за тем, как Олаф натягивает тетиву. — Это будет хороший лук, Олаф, — сказал он, оценив работу юноши.

— А скажи, Хафтур, — отвлекся Олаф от своего занятия. — Ты бывал когда-нибудь в Кюльфингаланде?