— Это от великого счастья, ваше императорское величество, — проговорил тучный генерал. — Он увидел свою государыню и умер.

Царица молча посмотрела на него, отвернулась.

У смуглолицей дамы и у молодых офицеров побледнели лица.

— Ваше императорское величество, его только что вчера доставили с фронта, — доложила Ерофеева и пояснила: — У него, ваше императорское величество, ампутированы выше колен обе ноги.

Александра Федоровна перекрестилась.

На ее сухом и бледном лице не дрогнул ни один мускул.

— Бедный, как ему тяжело, — вздохнула она и протянула руку к корзинке, которую держала смуглая высокая дама, взяла пакет с виноградом и крестик, золотой, нательный, с серебряной цепочкой, и все это положила на грудь мертвого солдатика. Потом взяла из корзинки, которую держала другая женщина, Евангелие и его положила на столик… Ей никто из свиты не сказал о том, что мертвому не нужен виноград и Евангелие — он уже не воспользуется подарками на этом свете, не полакомится виноградом и не насладится чтением святого Евангелия. Награждая мертвого солдатика, она уже позабыла о нем, подошла к монашку: — Как, солдатик, чувствуете себя?

— Хорошо, ваше императорское величество, — отчеканил Гавриил и густо покраснел.

На лицах свиты появились удовлетворенные улыбки. Александра Федоровна подарила ему крестик, виноград и Евангелие. Монашек перекрестился, поцеловал крестик и надел его на себя. Царица подошла ко мне, а вместе с нею высокая дама, Нарышкина, тучный генерал, доктор Ерофеева и дамы с корзиночками. Генерал тяжело дышал, было видно по его толстому и багровому лицу, что ему трудно дышать. Он остановился ближе к моему изголовью, будто охранял царицу от стены, чтобы она случайно не обрушилась на нее. От него пахло не то щелоком, не то можжевеловыми каплями. Нехорошо пахло! Много-много глаз остановилось на моем лице, заросшем дремучей русой бородой. Мне казалось, что их глаза запутались в ней и никак не могут выбраться из нее.

— Какой, солдатик, губернии? — отводя глаза от моей бороды, спросила глухим голосом Александра Федоровна.

— Тульской, ваше императорское величество.

— Есть жена и дети?

— В крестьянском деле без жены невозможно, ваше императорское величество, — легко соврал я.

Тонкие, бескровные губы царицы дрогнули в улыбке, она протянула руку к корзине, взяла нательный крестик и, не глядя на меня, положила мне на грудь. Пакет с виноградом — на столик.

— Он у нас, ваше императорское величество, самый веселый в лазарете, — доложила почтительно Ерофеева и сердито, предупреждающе, взглянула на меня.

В ее резком взгляде я прочел: «Жмуркин, молчи».

Я понял ее беспокойство, спохватился и поблагодарил за подарки царицу. Царица не обратила внимания на мои слова, не обернулась, она уже награждала крестиком и виноградом Синюкова. Я немного взволновался, но тут же успокоил себя, подумал: «Ничего, что ответил так смешно и не поблагодарил вовремя за подарки. Лучше поздно, чем никогда».

У Синюкова она не спросила, откуда он, как чувствует себя, дала ему крестик нательный, пакет с виноградом и Евангелие и повернулась к Лухманову:

— Ранены в голову?

— Легко, ваше императорское величество, — отчеканил Игнат, уставившись тяжелым взглядом на ордена генерала.

— Болит? — спросил генерал.

— Болеть не болит, ваше высокопревосходительство, а шумит, будто после здоровой пьянки, — не спуская глаз с орденов генерала, отчеканил громче, с глуповатым выражением на круглом и одутловатом лице, Лухманов. — Война, — обратился к царице, — ваше императорское величество, не похожа на свадьбу, а башка от нее трещит… вот-вот развалится на половинки. Отчего это?

У главного доктора лазарета побелело доброе лицо от его вопроса. У молодого красивого офицера появилась улыбка в уголках губ. Генерал еще больше побагровел, потом стал темно-синим, цвета незрелой ежевики, но смолчал. А когда Александра Федоровна наградила Игната Лухманова подарками и повернула к следующему раненому, генерал бросил свирепый взгляд на Игната Денисовича и шагнул вперед так, что звякнули ордена на его груди. Царица молча, не останавливаясь, наградила крестиками, виноградом и Евангелиями солдат, раненных под Ригой, Первухина и Прокопочкина.

— А вы, — обратилась она к Алексею Ивановичу, — как чувствуете себя? Куда ранены?

— В грудь, ваше императорское величество, — ответила тихо и почтительно за раненого доктор Ерофеева.

— Веруйте в бога, молитесь усердно ему… — и царица взяла крестик и хотела было положить его на грудь Алексея Ивановича, но тут же, заметив на себе дикий взгляд, задержала руку.

— А я тебе, царица, — захрипел Алексей Иванович, — подарю черного петуха. Как приеду домой, матушка, так обязательно черного петуха… — Алексей Иванович, застонав, повернулся спиной к царице.

Александра Федоровна, зажав в руке крестик, выпрямилась и резко повернула к двери. Дамы и сестры поспешно расступились перед нею. Высокая смуглолицая дама, Нарышкина и полковник с пышными каштановыми усами поспешили за нею. Главный доктор Ерофеева, врач Дегтярева, сестры Иваковская, обе Гогельбоген, Смирнова и Пшибышевская окаменели от страха и удивления, стояли с серыми лицами, словно они, как жена Лотова, превратились в соляные столбы. Генерал почернел, покрылся испариной и, вытирая платком пот с лица, цыкнул на главного доктора Ерофееву:

— Не лазарет у вас… — Его высокопревосходительство не договорил, бросился в сторону и стал теребить толстыми побледневшими пальцами воротник мундира под жирным багровым подбородком.

Дегтярева и Ерофеева пришли в себя и направились в следующую палату, так как царица и ее свита вышли. Генерал, тяжело сопя, склонил лысую голову, шагнул тупо, как бык, которого оглушили обухом топора по голове, вперед и налетел лбом на косяк двери, отлетел в сторону и, зажав ладонью ушибленное место, охнул и присел на стул. Иваковская нагнулась к нему со стаканом воды.

— Ваше высокопревосходительство, вам плохо?

— Голову срубили своим лазаретом. У вас не раненые, а бандиты с большой дороги. Один одного лучше… Им в глаза страшно глянуть. У одного смех в глазах, у другого — яд, у третьего — черт знает что… Четвертый одной частью рожи смеется, а другой плачет. А этот мерзавец черного петуха государыне пообещал… Их надо, негодяев, не лечить, а перевешать.

— Ваше высокопревосходительство, ведь это серый мужичок, что он смыслит… Сегодня он все время бредил то черным петухом, то белым. Я уверена, что он и теперь, когда его спросили их императорское величество, находился в бреду, в беспамятстве.

Генерал поднялся и, пошатываясь и потирая ладонью лоб, выкатился из палаты. Иваковская, бледная и перепуганная, следовала за ним со стаканом воды.

— Пошли в третью палату, — заглядывая в дверь, тихо сообщил Первухин. — Генерал опять сел, но тут же поднялся и засеменил за царицей. Царица не говорит с ранеными, а молча кладет кресты, пакеты и Евангелия на столики. Ну прямо торопится…

Мы лежали молча до тех пор, пока царица и ее свита не спустились на третий этаж.

— Как тебе, Жмуркин, нравится характеристика, какую нам дал генерал? — спросил Синюков.

— Великолепна. Генерал не ошибся, — ответил за меня с поспешностью и раздраженно Игнат Лухманов. — Для его высокопревосходительства мы, конечно, бандиты с большой дороги. Так и надо понимать его.

— Не давайте волю языкам, — предупредил строго Прокопочкин. — Мы действительно распоясались… Чем болтать всякую ерунду, надо лучше подумать о главном докторе.

Иваковская, запыхавшись, вбежала к нам, сообщила, что генерал на лестнице второго этажа умер от разрыва сердца и его осторожно, чтобы не узнала царица, санитары подняли и отнесли в ванную комнату и уложили на диван. Как только она закончит обход раненых и раздачу подарков, так сообщат генеральше, чтобы прислали карету за ним.

— На вас, Игнат Денисович, я сильно сердита, — процедила сквозь зубы Нина Порфирьевна. — Поэт, а отвечали возмутительно государыне и генералу. Разве так можно? Ну и денек выдался. Александра Васильевна, врач нашего этажа, спать не будет… Кажется, уже заболела от страха. Да вы все надели крестики?