– Эй, девочка, пора вставать! Она сонно повернулась на бок, пытаясь спрятать голову под одеяло.

– Постой-ка, голубушка! – Остин развернул Викторию к себе, нетерпеливо заглядывая в лицо, а потом опустил на подушки и недоуменно посмотрел на остолбеневшего Йохима.

– Я, н-н-не хотел… Не собирался… – с трудом выдавил тот и бессильно рухнул в кресло.

– Уф-ф! – Браун резко выдохнул задержанный изумлением воздух и резко тряхнул головой, приводя себя в чувство:

– Вот так сюрприз, маэстро Пигмалион! Рождественская сказка… Но…что же нам теперь делать? В блеклом свете сырого зимнего дня, подложив под щеку ладошку, сладко улыбалась во сне юная, возрожденная к новой жизни Алиса…

Йохим Динстлер долго выздоравливал от крупозного воспаления легких в маленьком пансионе с при католическом монастыре. Его двоюродная сестра Изабелла, ставшая настоятельницей маленького монастыря в горах у австрийской границы, открыла крохотную лечебницу на несколько пациентов, куда приезжали люди, нуждающиеся скорее в душевном, нежели в физическом врачевании. В это время года пансион матушки Стефании пустовал и созвонившийся с ней Йохим получил добро на долгосрочный визит. Он не виделся с Изой после похорон бабушки, а значит, почти двадцать лет. За это время скучная благонравная дурнушка – медсестра из опекаемого монашками дома престарелых успела превратиться в величественную, довольно живописную старуху, полную достоинства и тихой потусторонней радости. "Она нашла себя – подумал Йохим, глядя в темное, изборожденное морщинами лицо. Это ее истинный возраст – возраст крепчающей духовности и плотского увядания. И ее дело – миссия помощи и сострадания."

– Иза, я могу называть тебя так? – начал Йохим. – Хорошо, а то я пока еще пугаюсь твоего сана. Тем более, что собираюсь обратиться к тебе с вполне житейской просьбой… Видишь ли, я едва оправился от воспаления легких и потери Ванды. Мне надо отдохнуть в тишине… Нет, постой, это еще не все. Со мной девушка, подопечная моего близкого друга. Я хотел просить тебя позаботиться и о ней.

– Йохим, ты правильно сделал, что пришел сюда, Я знала, что ты в конце концов придешь. И ждала. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы покой и мир сошли в твою душу… Девушка, приехавшая с тобой получит помощь независимо от того, кем она тебе приходится, – матушка Стефания окинула посетителя взглядом гордым и смиренным одновременно. -Я должен объяснить тебе ситуацию несколько подробней… Йохим заколебался. – Я не вправе просить тебя о сохранении тайны, но она касается не только меня и я должен заручиться словом.

– Тайны, принесенные сюда, остаются навеки в моем сердце. – Матушка испытывающе посмотрела на посетителя. – Надеюсь, речь не идет о нарушении законов человеческих и Божеских?

– Разумеется. Я не стал бы обращаться к тебе в противном случае… Эта девушка вынуждена скрываться. Она не сделала ничего дурного, являясь невольным свидетелем серьезной политической игры. В миру не любят свидетелей… Сейчас она носит имя Анны Ковачек, выдавая себя за мою племянницу. Пусть все так останется и для тебя. Это не надолго, Иза… Матушка осенила себя крестным знамением. Подумала и перекрестила Йохима:

– Да поможет тебе Бог! – Впервые в глазах сестры Йохим увидел сострадание и жалость. Виктория, прибывшая с Йохимом в монастырь, переживала что-то вроде мистического шока, наподобие того, который испытывают избранные, побеседовавшие у себя в огороде с явившейся им Девой Марией или созерцавшие благосклонную улыбку кивнувшего с иконы Христа. В тот декабрьский день Браун спешно увез Йохима и Викторию, спрятав в личных апартаментах Армана Леже, отошедшего уже от дел в клинике, но продолжавшего консультировать отдельных, особо ответственных больных. Йохим, находившийся в крайне тяжелом положении, подвергся интенсивной терапии, Виктория же, сильно ослабленная и заторможенная, проходила курс лечения. Арман лично занялся юной пациенткой. Рефлексотерапия, аутотренин, гипноз… Она оказалась трудно поддающейся и Леже готов был уже списать Анну в объективно существующий "отход" антивнушаемых пациентов, когда девушка, стала вдруг проявлять неожиданную реакцию. Следуя методу, отработанному для нервных пациенток, прошедших через хирургическую коррекцию лица, обезображенного травмами, Леже пытался добиться путем внушением слияния нового соматического статуса Анны с прежним Я. Арману не надо было ничего объяснять по поводу новой пациентки – во-первых, он никогда не задавал вопросов Брауну, а во-вторых и сам с первого взгляда понял, что находившийся в полусознательном состоянии Динстлер поработал на славу, создав новую, еще более совершенную копию своего идеала. Как не старалась девушка скрыть свой облик под скромной одеждой и старушечьей прической, сомневаться не приходилось – это мастерский портрет юной Алисы, которой ни самому Леже, ни Динстлеру видеть не довелось. Зато Браун мог в полной мере оценить сходство, еще более поразительное, чем в случае с Антонией. Девочка росла на его глазах, взрослея и приближаясь к облику Алисы постепенно, в то время как та, медленно увядала, обретая новые черты зрелости. Кроме того волнистые волосы, отросшие у Виктории почти до плечей, золотистая кожа и светлые с глубоким мерцанием глаза, создавали ту редкую, насыщенную внутренним свечением цветовую гамму, которая в первую очередь притягивала взгляды к Алисе. Остин, увидевший преображенную Викторию в заброшенном доме, пробуждающуюся от тяжелого сна и не ведающую еще о своем новом облике, не мог отделаться от наваждения. Ему казалось, что жизненный сюжет пошел по кругу, проигрывая заново уже пережитые однажды ситуации: Динстлер уже "вылепливал" Алису, а он уже спасал ее, увозя от беды по горным дорогам, да и Алиса, как и эта девочка, тяжело выходила из депрессии после потери Филиппа… Потерянность и зыбкая потусторонность, не связанная с житейским, плотским, до галлюцинаций напоминали Остину возвращенную к жизни девятнадцатилетнюю самоубийцу Алису. Ему приходилось крепко держать себя в руках, что бы не назвать Вику другим именем. И вот в один прекрасный день, прибыв с визитом к Арману, Браун увидел сияющее оживлением лицо и улыбку, впервые озарившую эти преображенные черты. Виктория, поджидавшая его на скамейке в саду, кинулась к знакомой машине, сунув подмышку книгу и поправляя повязанную на голове бледно-голубую косынку.

– Я ждала вас, Остин, еще со вчерашнего вечера! Мы ведь должны серьезно побеседовать, правда? Пожалуйста, не бойтесь говорить мне правду, и не щадите меня: с унынием покончено. Я буду взрослой и сильной, – она твердо смотрела Брауну в глаза и чувство, что все это уже однажды было, охватило его с убедительностью умопомешательства. Он молча взял у девушки книгу, пробежав название, хотя уже не сомневался, что это окажутся "Братья Карамазовы." Только Виктория не прятала книгу от врачей, как тогда Алиса, и не скрывала лицо, а смотрела доверчиво и весело. – Вот и прекрасно. Я как раз за этим и прибыл. Действительно, предстоит решить кучу проблем. А главное – это ты. Ты должна сейчас "придумать себя"… – Браун прервался, обратившись к подоспевшему Леже: – Что вы сделали с моей пациенткой, Арман? За эту пару дней робкая гимназистка превратилась в самоуверенную выпускницу Кембриджа. Профессор довольно усмехнулся:

– Секреты мастерства. Моя личная метода… Но и мадмуазель Анна оказалась достойной партнершей. Позже он рассказал Брауну, как на очередном сеансе гипноза, проводимого Леже скорее из педантизма, чем в надежде на успех, девушка стала говорить, причем Леже принял поначалу ее исповедь, как обыкновенное откровение. Но потом просиял: говорила не Анна, а тот новый образ "Я", который он тщетно "трансплантировал" в ее подавленное сознание.

– Я знаю, профессор, какой силой обладает любовь. И только теперь поняла, каким богатством владею: я люблю своих близких, люблю Браунов, Динстлера, Максима, Августу… и еще других людей. Вы цитировали мне здесь мудрых классиков. Это Мольер, кажется, сказал: "Есть замечательная приправа ко всем наслаждениям – благодарность тех, кого мы любим." Я хочу сама отблагодарить всех кого люблю. Я даже знаю, как следует это сделать: я постараюсь стать счастливой. У нас все время твердят, что человек сам "кузнец своего счастья", вы сформулировали это красивее…