– Я хочу помочь тебе. Ты должна слушаться меня. Ты всегда слушалась меня, Лана, – сказал Амир, и даже не спохватился, спутав имена. Ванда посмотрела на него с грустью сомненья:
– Ты все это делаешь ради той, другой, чью фотографию мне показывал?
– Для тебя, Ванда. И тебе лучше не знать, как многим я рискую. Помолчав, она спросила:
– Мы действительно так похожи?" – ее рука крадучись скользнула по его бедру. – И ты все же предпочитаешь меня? – Вандины пальцы нащупали "молнию" и потянули замок.
– Ты и она – для меня одно и то же. Ее давно уже нет, а ты – моя женщина. …Опять был маленький придорожный отель. Амир свернул к нему, неожиданно это решение. Самолет, должный унести их в далекую страну на южноафриканском континенте, где госпожа Динстлер сможет переждать опасность, все равно вылетает вечером. Преследователь, по всей очевидности, сбился со следа. Да и вообще, какое все это имеет значение, если за дверью одного из этих номеров любовников ждет большая теплая постель. Амир, пребывающий в несвойственной ему легкомысленной размягченности, позволил расслабиться своим всегда натянутым как струна нервам, неумело усыпляя природную восточную подозрительность. Завтра он запустит механизм прикрытия, спрячет Ванду, предупредит ИО. А пока – несколько часов законного, дарованного в награду за прежнее самоотречение, блаженства.
Спящий отель казался вымершим, а их комната на пятом этаже самостоятельным, обособленным миром, парящим в безопасной недосягаемости. Внизу, на стоянке поблескивали в холодном, наполненном мелкой моросью свете фонарей, крыши автомобилей, красно-зеленым заревом мерцала реклама бензоколонки, а где-то, совсем в другом мире, позвякивало стекло в разгружаемых у ресторанчика ящиках с пивом.
Закрыв за собой дверь, они обнялись и простояли так целую вечность, не спугивая движениями победно вскипающее желание.
Если бы Амир не был так предан идее о лучшем, неземном существовании, то мог бы с уверенностью сказать, что познал в часы, проведенные с Вандой, совершеннейшее блаженство. Вот он – соблазн. Вот почему Аллах предостерегает преданных ему от увлечения женщиной, особенно иноверкой. "Он боится конкуренции" – лезли в голову крамольные мысли, в то время как губы спешили впитать сладкую отраву любовного дурмана.
Они, конечно же, сходили с ума. Ванда не удивлялась даже, как мало тревожат ее мысли о настоящем и будущем, заботы и ответственность жены и матери, всегда оттеснявшие на второй план личные проблемы. Она, не подозревавшая в себе до встречи с Амиром, такой всепоглощающей сексуальности, боготворила этого в сущности, малознакомого и непонятного мужчину. Серебряная седина в смоляных волосах, гибкое сильное бронзовое тело, тяжелый взгляд непроницаемых как ночь глаз, заставляли ее трепетать от самозабвения, желания подчиняться и удовлетворять, быть рабыней, податливой игрушкой в его опытных, ловких руках.
Если бы ее спросили сейчас, для чего она родилась на свет, Ванда|, не задумываясь, ответила бы: "Вот для этого самого!"
И это длилось бесконечно, вознося на горячей волне к солнцу и бросая в темную пучину, лаская и мучая…
Вынырнув в очередной раз из полудремы, Ванда обнаружила пасмурное утро за спущенными вишневыми шторами и пустое место на постели рядом с собой. Смятые простыни и одеяла еще хранили тепло. Она обняла подушку, пахнущую какими-то особыми, волнующими восточными ароматами. Ей мерещились то караваны верблюдов, груженых прянностями и благовониями, плывущие в раскаленной пустыне, то прохладные, обсаженные цветущими кустами граната дворики сладострастных гаремов с бесшумно ступающими темнокожими евнухами. Одни из них, в шелковых шальварах, с золотым блюдом янтарного рахат-лукума, направился прямо к ней, возлежащей на пышных, покрытых алой парчой тюфяках. Стальной, леденящий нечеловеческий взгляд. Холодные, жесткие, словно крючья, пальцы. Ванда закричала, но крик получился беззвучным, как часто бывает в страшном, прилипчивом сне…
Амиру необходим был телефон, не подключенный к гостиничному коммутатору. Проехав три километра до ближайшего городка, он разыскал переговорный пункт, соседствующий с почтой и аптекой, и сделал несколько звонков, результатами которых остался недоволен. Дежурный в резиденции эмира говорил подчеркнуто любезно и предельно лаконично, отказав в разговоре с Хосейном не только по причине позднего часа. Разбиравшийся в оттенках поведения и интонации придворных не хуже опытного дирижера в звучании своего оркестра, Амир понял, что его действия осподином не одобряются. Секретный пост ИО, кодом которого Амир впервые воспользовался, принял сообщение относительно грозящей госпоже Динстлер опасности без надлежащего внимания: анонимные сообщения там чаще всего игнорировали, Амир же, естественно, назвать своего имени не смог. Лишь в Мексике удалось застать на месте верного человека, заявившего о готовности спрятать у себя за соответствующее вознаграждение, даже бенгальского тигра или самого президента Франции, а уж тем более женщину.
Амир отсутствовал не более часа, но когда он вернулся, в отеле уже вовсю шла повседневная рабочая круговерть: со стоянки выруливали, разъезжаясь в разных направлениях цветные автомобили, парень в оранжевом комбинезоне мыл из шланга автоматы, торгующие газетами и жевательной резинкой, из автобуса, подкатившего к центральному входу, выгружалась группа туристов. Но первое, что уже издали заметил зоркий глаз Амира, было серебристое крыло "седана", воровски прячущегося за поредевшим осенним кустарником. Сердце Амира тяжело ухнуло, подавая сигнал опасности. Не дожидаясь лифта, он одним махом взлетел на пятый этаж и неслышной звериной поступью подкрался к своему номеру. За дверью было тихо, в замке изнутри торчал ключ. Амир тихонько постучал, прислушался. Постучал громче и не дождавшись ответа, отмычкой мягко открыл дверь. За несколько секунд его мозг прожил напряженную двойную жизнь по параллельным сценариям надежды и знания. Надежда изображала стоящую под душем бело-розовую Ванду, предусмотрительно запершую номер изнутри. Знание же с пронзительностью пожарной сирены сигналило о беде. Она и предстала перед вошедшим Амиром с жуткой неотвратимостью. На кровати, свернувшись клубком, лежала Ванда. Рука в браслете из иранской бирюзы, тщетно заслоняла грудь, из которой тускло поблескивая, словно криво усмехаясь, победно торчала ручка кинжала. Широко раскрытые мертвые глаза недоуменно взирали в проем распахнутой балконной двери, на губах застыла глуповатая улыбка, а может быть -не родившийся крик.
Он спокойно стоял на балконе, словно вышедшего закурить. – Мне пришлось поработать вместо тебя. Ты у меня в долгу, Амир Сайлах, в неоплатном долгу, – на смуглом лице убийцы играла издевательская насмешка игрока, обошедшего, наконец, более удачливого соперника. В руке Амира, тихо щелкнув, блеснул узкий клинок:
– Я верну тебе все сполна! Убийца вскочил на парапет и на одно мгновение, перед тем, как скрыться на соседнем балконе, в его глазах вспыхнуло презрение. Оно еще оставалось на помертвевшем лице, медленно удаляющемся в преисподнюю на плаву иного, замедленного ужасом времени.
Секунда мести, превратившаяся в вечность мучительного торжества: резкий удар в колени стоящего над пустотой человека, судорожный взмах рук, пытавшихся удержаться за лозы плюща и уносящееся вниз, уходящие из жизни лицо. Амир наслаждался этой предсмертной маской, пока внизу не раздался глухой удар – тело нелепо распласталось на асфальте, как вычерченный мелом детский рисунок. Тогда он вернулся в комнату, преклонив колени, целовал холодный лоб Ванды, опустил веки на голубые, уже стеклянно-кукольные глаза и бесшумно выскользнул в коридор.
В то время, как у мертвого тела неизвестного мужчины, упавшего прямо на бетонный барьер автостоянки, шумела встревоженная толпа, а из-за поворота, вращая мигалкой к отелю подъезжала санитарная машина, синий БМВ несся к австрийской границе в моросящей серости зябкого ноябрьского утра. Жесткое ребро ладони с силой опустившись на рычажки радио, заставив навсегда замолчать ненужную теперь музыку. Окаменевший в полной, звенящей тишине, Амир не замечал, как из рассеченной ладони, сжимавшей руль, тянется за манжет рубашки струйка липкой крови.
