Инженер совсем обмяк и даже не пытался передвигать ногами. Седой постучал ногой в дверь, и на пороге возник мальчик в форме вохра. Он испуганно глядел то на седого зэка, то на безжизненное тело инженера.

– Извините, гражданин начальник, у меня приказ довести главного инженера первого района до кровати.

– Это туда, наверх, – открыв дверь, указал паренек. – Помочь, наверное?

– Было бы кстати, гражданин начальник.

Вдвоем они пронесли Зимонина по лестнице и оказались в небольшом душном кабинете, где горела настольная лампа.

– Ведро бы ему, гражданин начальник, скорее всего, блевать будет.

Вохр быстро побежал куда-то вниз, а зэк стащил с Зимонина грязный тулуп, шапку, сапоги и без колебаний положил себе в фуфайку выпавшие перчатки инженера. Потом, уложив Зимонина на диване, вышел из кабинета.

– Свет ему выключите и, пожалуйста, гражданин начальник, откройте ему окна, а то у него голова завтра треснет.

– Уложил? – спросил Миша, куривший в кабине, ожидая седого зэка. Дворники стряхивали и стряхивали снег с лобового стекла. – Прямо до барака тебя довезу, нам теперь часто придется работать. Берензон любит ночами людей по делам погонять.

– А ты про проверяющего из Москвы что-нибудь слышал?

– Не-е-е, его Сережа, племянник Чернецова, на «ГАЗ-61» возит.

– Я с Сережей тоже сегодня прокатился, тот еще гаденыш.

– Это точно, – подтвердил водитель. – Здесь вообще хороших людей немного – то ли место такое, то ли приезжают такими. Вот Александр Константинович нормальный мужик был, только сгноят его.

– А погибших начальников снабжения ты знал?

– Опарина с Чащиным? А как же. Семен Васильевич себе на уме был мужик, воровал у себя в снабжении по-черному, а Ленька ничего так, он за Зоей Чернецовой ухаживал.

– И много кто за ней еще ухаживал?

– Зимонин наш, – с грустным вздохом ответил Миша. – Говорят, еще Серов из политотдела на нее глаз положил.

– Веришь, что Опарин с Чащиным разбились?

– А что, могли, – подумав, ответил водитель. – Дороги здесь говно, а осенью такая распутица была – я около столовой начальской однажды задними колесами увяз. Все, приехали, вот твой дом родной.

– Спасибо, угостись папиросами на дорогу.

Зэк отдал удивленному водителю пачку Снегиря и спрыгнул на снег.

На посту у барака топтался одинокий вохр. Ни трупов, ни отравившихся вокруг не было. Дверь была открыта, из нее вышел крестьянин из шестьдесят третьей палатки и, обойдя здание, выплеснул таз грязной воды в выгребную яму. Бывшие соседи заканчивали уборку; смыли рвоту и кровь, но запах смешался с хлоркой и никуда не пропал.

– Вот ты куда запропастился, Дед, – без радости встретил его зэк-крестьянин, выжимая мокрую тряпку. – Быстро ты поднялся.

– А где Здоровяк?

– Помер, не дали ему отгула в медчасти, весь день щебень лопатой кидал, так с лопатой и помер. И мы за ним отправимся, если нас так каждую ночь после побудок отправлять будут.

Заключенные шестьдесят третьей палатки закончили уборку и поплелись на выход. Вместе с ними ушел вохр. Седой остался в бараке один. Он взял свое белье, чтобы перенести на нары подальше, к дальней стене, где блевали меньше, и тут вошел Маляр.

– Думал, до утра показания давать буду, – прокряхтел старик и, завалившись на нары, достал откуда-то бритву и бросил ее на кровать рядом с седым. – За нас двоих отдувался. Туши лампу, Дед, доспим, что осталось. Ну и ночка, мать ее ети.

Седой зэк постелил себе сверху, лег, не раздеваясь, и закурил, чтобы как-то прогнать вонь.

– Пришли врачи, – где-то в темноте негромко рассказывал Маляр. – Посмотрели, велели трупы и остальных в один грузовик грузить. Вот и нет нашей артели…

Седой зэк промолчал и закрыл глаза, радуясь хотя бы тому, что сегодняшняя ночь закончилась. И снова ошибся. Дверь барака распахнулась, и внутрь зашел темный силуэт.

– Где все? Я к вам ночь пересидеть? – глухо спросил незнакомец.

– На кладбище. Иди в другом месте сидеть, – отозвался с другого конца седой зэк.

– Ты на кого, шавка, рот раскрываешь? – Силуэт отвел руку. С плеча его черного ватника посыпался снег, и в полутьме барака замерцала белая полоска лезвия.

Седой спрыгнул на пол уже с бритвой в руках.

– Мужики, вы чего? Вить, ты чего? Дед, не надо! – затараторил Маляр.

Они на него не реагировали, медленно сближаясь. Витя сделал широкий замах, лезвие со свистом рассекло воздух в том месте, где только что было лицо Деда. Седой зэк за мгновение до этого упал на пол и полоснул противника по левой ноге. Плотные штаны не дали добраться до сухожилий, но пореза хватило, чтобы Витя упал. Дед тут же оказался сверху и приставил бритву к шее противника.

– В следующий раз умрешь. Пошел на хер из моего барака.

Витя тяжело поднялся, спрятал свое лезвие в карман, прихрамывая, попятился к двери и исчез.

– Только кровь смыли, – глядя на дорожку черных капель на полу, посетовал седой.

– Зря ты так, Дед, это ж Витя – палач Чернецова.

– Ничего он никому не расскажет.

– Да зачем ему рассказывать, он и сам может…

– Что он может, ты только что видел. Все, Маляр, я спать, разбуди к завтраку, – велел седой зэк и вернулся к себе на нары, но сон его был очень чуток.

Внутренний подъем сработал безотказно. Седой зэк мог спать и дальше, наверстывая потраченные на ночные разъезды часы, но запах, стоявший в бараке, за несколько часов будто сгустился. Легкие требовали чистого воздуха. Седой тяжело поднялся, из рукава выпала бритва и скользнула под подушку. Спустившись с нар, он побрел к двери, на ходу отметив, что Маляр глухо стонет во сне, зарывшись в одеяло.

Рассвет еще дремал где-то на востоке. Ночи еще двадцать один день будут удлиняться, но даже если бы солнце следовало лагерному расписанию, делать на Безымянке ему этим утром было нечего. Всюду кружила метель, к крыльцу намело целый сугроб, а что происходило в нескольких шагах, не было видно за снежной пеленой.

Седой зэк вдыхал первый зимний день, радуясь, что в отличие от тысяч других заключенных начнет свой день с папиросы, а не с расчистки лагеря. Потом он представил завтрак. Заведующий постарается ему угодить, будет расспрашивать о вчерашнем. Так что смело можно просить крепкий чай. О задании Берензона пока можно не думать, на это есть еще пара часов. Седой зэк достал папиросу и, тщательно пряча в ладонях маленький огонек спички, закурил. Оставить дверь открытой и поспать до завтрака, даже чуть дольше, пока основная масса заключенных не разойдется по объектам.

Сквозь пелену лениво ползли фары, они приближались, выхватывая крупные хлопья снега, потом остановились перед крыльцом. Из автомобиля вышли два бойца НКВД.

– Номер 958343?

– Да, – лениво выпустил дым зэк. Вопрос лишний, номер – на его фуфайке.

Удар точно в солнечное сплетение повалил его на колени, через тьму, заполнившую глаза, проступил огонек недокуренной папиросы на снегу.

– Еще? – раздался голос сверху.

– Не надо, гражданин начальник, – прохрипел седой.

– Тогда в машину.

Седой зэк не забыл отряхнуть с коленей налипший снег и забрался в автомобиль. По молчанию сопровождавших он догадался, куда его везут. Он посмотрел в окно, но зрение было бесполезно. Машина подводной лодкой плыла в глубинах белого океана. Иногда испуганными рыбками дорогу перебегали зэки, один раз пришлось остановиться, пропуская тушу грузовика. И только подъехав вплотную, можно было различить красный кирпич здания политотдела.

На этот раз был обыск. Сердце седого зэка упало, но, кроме куска сала, завернутого в газету, папирос и спичек, ничего не нашли. Дорогой в подвал он вспомнил, что бритва осталась под подушкой. Его завели в камеру и захлопнули дверь. По старой традиции человеку дают потомиться в сомнениях минут тридцать, пока не придет следователь. В этот раз пришлось ждать дольше. Вокруг была полная темнота, он отполз в угол и заснул.

Его разбудил яркий свет. В допросную вошел Степан Андреевич.