– Зря смеетесь, товарищи, это разгильдяйство главного инженера привело к тому, что группа заключенных похитила с территории завода бочку метилового спирта. У нас, товарищи, за ночь от отравления погибло сорок девять человек…

– Пятьдесят три, – поправил с места Шеин.

– Пятьдесят три! И это не все, товарищи инженеры, ситуация в связи с этим массовым отравлением сложилась вчера такая, что нам с Павлом Александровичем пришлось в чрезвычайном порядке ночью выезжать на участок. Дело чуть не дошло до убийств. Александра Константиновича там, на месте, не было, даже дозвониться до него не смогли. Где вы были вчера ночью, товарищ Зимонин?

Инженер молчал. Он убил пятьдесят три выродка из бригады Берензона, ему должны благодарность объявить, а они… Зимонин готов был встать и сказать.

– Можете не утруждать себя ответом, по вам видно, где вы были, – не дав высказаться, выпалил заметивший его реакцию Чернецов и, не переводя дух, поднес к лицу листок и зачитал: – Главного инженера первого района Александра Константиновича Зимонина освободить от занимаемой должности в связи с проявленной халатностью. На время проведения следствия ему запрещается покидать территорию Безымянлага.

Больше в зале никто не смеялся. Это была не порка, перед их глазами свершилась казнь.

– Под арест мы вас не сажаем из снисхождения к вашей молодости, – сурово сказал Чернецов. – Об инциденте этом никому не распространяться. Строго секретно. Теперь к другим вопросам. На время я беру на себя обязанности главного инженера первого района. С этим понятно. Что еще? Так. Перевести похоронную бригаду Мехзаводского участка в полном составе на Елшанский карьер. Совсем там распоясались.

Никто не знал, чем обрекла себя на смерть похоронная бригада, почему контроль выезда из лагеря ужесточается и, главное, почему Зимонина сняли с должности, а не ограничились выговором. Для страха, решил каждый про себя из сидевших за столом.

Чернецов наконец дочитал. Павел Александрович Морозов, казалось, заснул с открытыми глазами. Прошло еще несколько вечных секунд почтительного молчания. Наконец начальник лагеря медленно поднялся из-за стола, как будто вся тяжесть стройки лежала на его плечах.

– Надеюсь, всем все понятно. Вопросы есть? Тогда за работу, товарищи, – и, не дожидаясь вопросов, Морозов энергично вышел из комнаты.

Стулья загремели, начальники районов торопились выйти, обтекая Зимонина, как предмет мебели. С бывшим инженером остался только Шеин.

– Да ладно, Саш, не горюй. Могли ведь и… – Врач запнулся, вспомнив, что он в штабе. – Могло быть и хуже, а так просто отстранили. Подумай, ведь обвинения, по сути, не к тебе. Ты ж не виноват, что берензоновская бригада бочку украла, правда?

Зимонин хотел ответить, но, вспомнив, что друзей у него теперь быть не может, промолчал.

– Ну, не раскисай. Зато выспишься теперь. Тебе поспать надо, вставай, я тебя подброшу. – Шеин взял его под руку, помог надеть пальто и вывел из штаба.

Разговор не клеился. Дорогой они молчали. Зимонин наблюдал, как вечер окутывает Безымянлаг, скрывая все, что снаружи, и все четче проявляя его отражение на стекле. Грузовик однообразно подкидывало на выбоинах, и Зимонин в неверном зеркале окна подрагивал, приближался и удалялся, как случайная картинка на дне колодца.

– Ты только не сдавайся, – не зная, что еще сказать, сжал руку Зимонина врач и добавил, извиняясь: – Надо спешить, а то попаду в колонну и застряну.

– Спасибо, Игорь, что подвез, – безжизненно кивнул Зимонин и прошел мимо любопытного взгляда дежурного охранника наверх.

Комнату на ТЭЦ, наверное, придется освободить. Вернуться в двухэтажку. Теперь его сосед из оперчекистского заглядывать с рассказами о работе не будет. Да, никто теперь не станет донимать его доверительными беседами. Только как ему теперь питаться? Хотя деньги-то у него не отобрали. Тот же Ахметов за наличные его накормит, еще и с разговорами лезть побоится. Может, прав Шеин, обвинения-то – дрянь, здесь каждого начальника за такое притянуть можно, если не за худшее. Может, все-таки отправят на фронт? Может, самому сбежать, пока следствие не началось? Нет, найдут. Все равно найдут, только хуже будет. Как сказал Берензон? Мы те, кто есть, там, где оказались. А что делать, он говорил?

За этими мыслями Зимонин погрузился в тревожный похмельный сон, часто просыпаясь, додумывая отрывками и воспоминаниями последних дней. В череде грез и пробуждений мелькали цеха и Зоя, искры сварки и трамвайные рельсы, мама в осажденном Ленинграде и кабины грузовиков, лица зэков, живых и уже мертвых, и клены, растущие каждый на своем месте.

Вырвало его из этой беспорядочной вереницы людей и предметов то, чего в ней не было, – телефонный звонок.

– Товарищ главный, то есть товарищ…

– Да, Женя, слушаю, – уставшим голосом произнес Зимонин.

– Вы просили предупреждать, когда к вам приходят. Ну вот. Тут к вам пришел Ви… – Голос охранника пропал.

Тело Зимонина пронзила молния, трубка упала на стол. Он, не обувшись, выбежал в коридор так стремительно, что ударился вытянутыми руками о стену, поскользнулся и упал. Оглянувшись, увидел темный силуэт Вити, рывками поднимавшийся по лестнице. Тело инженера побежало знакомым путем через полумрак наверх. «Надо было уходить коридорами, слишком поздно», – подумал Зимонин, но привычка уже загнала его на крышу. Почему-то шаркающий звук небыстрых Витиных ног заставил его в неуправляемом страхе отбежать к самому краю. Холод терзал ноги через тонкие носки, ветер парусом раздувал рубашку, проходя тело насквозь.

Зимонин посмотрел вниз, и глаза его увидели, но не поняли, сотни звезд-прожекторов, рассыпанных по тьме Безымянлага. Он развернулся, чтобы встретиться взглядом с Витей, увидеть сияющее лунным светом лезвие. Глаза надвигавшегося на него силуэта, он не разглядел, а бритва в его руках выглядела совсем обычно. Зимонин хотел что-то сказать, но вместо этого сделал шаг назад и, вскрикнув, провалился в пустоту.

Прошла минута. Или вечность. Для Зимонина это не имело больше никакого значения. Снег вокруг его мертвого тела расплескался белыми брызгами, как будто бывший инженер был огненной кометой. Глаза смотрели в небо. Под ним растекалась кровь, неотличимая по цвету от земли и ночи.

Боясь подойти ближе к лежавшему с раскинутыми в стороны сломанными руками Зимонину, стоял Неверов. Фигура лейтенанта ГБ, ставшая за день как будто ниже и тоньше, сотрясалась от холода и отчаяния. Его последний союзник, его шанс на спасение, только что на его глазах сорвался с крыши. Как ни сильно было потрясение Ивана Андреевича, оно мгновенно сменилось ужасом, когда из-за угла, прихрамывая, появился Витя с опасной бритвой в руках.

Словно не замечая Неверова, он подошел к телу Зимонина, не спеша опустился на корточки, и резким движением полоснул труп по шее.

– Зачем? – шепотом, словно заколдованный, повторял Неверов, глядя, как кровь стекает из глубокого разреза на светлую рубашку инженера.

– Затем, что ему приказали, – раздался негромкий спокойный голос за спиной лейтенанта ГБ.

Витя в замешательстве встал с колен, а Неверов обернулся, чтобы увидеть лицо седого зэка, чьего имени он не знал.

Какой сегодня день и где он находится, седой зэк не знал. Он проснулся по лагерным часам перед подъемом и теперь не мог заснуть. Тусклый серый свет, процеженный через щели вагона, сообщал, что уже утро. Ветер, раскачивающий теплушку, чуть не сбивая колеса с ритма, залетал с негромким шепотом, намекая на зиму. Погрузили их еще осенью, но в пути счет дням потерялся, и подошел ли концу ноябрь, было неизвестно.

Тела шевелились во тьме, чесались и постанывали. Куда их везут, было неважно. Многие считали, что уехать из Сибири перед самым началом зимы – уже удача. Но седой зэк так не думал. Есть безводные лагеря Средней Азии, подмосковные торфяные болота, шахты Урала, и везде найдется холод, плохая еда, сошедшие с ума вохры, прикормленные блатари, начальство, возомнившее себя богами. С чем из этого придется столкнуться, не имеет значения. Ничего хорошего впереди нет, ничего неизвестного – тоже.