– О, Иван, уже спустились? Я вот с молодым человеком разговаривал. Познакомьтесь, специалист, инженер первого района, под его руководством ТЭЦ строится, ругал его за мягкость, – затараторил Геннадий Аркадьевич Чернецов. – Вот повадился ездить к нам на ужины, а чего ездит? Не знаешь, Зоя?

– Александр Зимонин, – сухо представился высокий мужчина лет тридцати с вытянутым, измученным лицом и густыми каштановыми волосами, зачесанными назад.

Неверов вяло пожал его руку и, глядя на его шевелюру и на то, как инженер садится рядом с Зоей, против воли снова провел рукой по своим залысинам.

– Слышали сегодняшнюю сводку? Наши летчики восемьдесят девять танков подбили!

– Фашисты под Ленинградом так и стоят, – тихо проговорил Зимонин, не глядя на Чернецова.

– Ты демагогию не разводи, дорогой товарищ инженер. Вечером передавали, шестьдесят самолетов немецких сбили. Чего не ясно: либо мы, либо они. Там фашисты, здесь стройка, делай свое дело, – Геннадий Аркадьевич нависал над столом, разливая водку по рюмкам.

– Я не пью, – сказал Иван Андреевич.

– За товарища Сталина, за победу, – сказал Геннадий Чернецов, и Иван Неверов выпил.

Водка неприятно обожгла горло, на глаза навернулись слезы, на пустом столе не было никакой закуски.

– Я спросить хотел, – откашлявшись, сказал Иван Андреевич. – У вас штаб зэк охраняет, с документами зэк работает…

– Ты чего хотел? Это ж лагерь. Витя свой срок еще в Сибири отбыл, а Берензон за полштаба работает. – Геннадий Аркадьевич ухмыльнулся уголком рта, совсем как Зоя. – Вам сверху иногда все иначе как-то кажется. Ну что там Алла опять с едой тянет? Приехал-то зачем?

– По поводу смерти…

– Прошу прощенья, – перебила Ивана Андреевича Алия, расставляя тарелки с тушеной свининой и картофелем. – Сейчас хлеб принесу, ничего не успеваю. Витя свинку только забил, пока разделывали, время потеряла. Хотела ногу запечь, думаю, вообще не управлюсь к ночи, вот натушила, что со вчера осталось…

– Ты помогла бы матери, – обратился к Зое Геннадий Аркадьевич. – У нас так, по-домашнему. Ешь, Иван. А что, сомнения есть в их смерти? Хотя раз ты приехал, значит, есть.

– Да не то чтоб сомнения, видимо, деталей не хватает, прислали разобраться.

– Значит, надо разобраться. – Геннадий Аркадьевич молча жевал горячее, глядя в тарелку, потом потянулся к бутылке и, налив только себе, добавил: – Стройка у нас большая, за всем не уследишь. Сам не видел, даже на похороны не успел, говорят, машина перевернулась. Если есть какие-то вопросы, надо, конечно, их прояснить.

Чернецов, казалось, вообще не проявлял интереса к чужому поручению и с аппетитом жевал картошку, запивая ее водкой.

– А кто похоронами занимался?

– Не знаю, наверное, хозчасть. У нас тут сроки, если вы не знали. Круглые сутки работаем, на все остальное внимания не обращаем. К 1 января все достроить надо, а народ – дрянь. Им родина шанс дала на исправление. Им за работу деньги платят. Так они не хотят. Уголовщина, воры и враги народа, не могут они ни жить по-человечески, ни трудиться. – Геннадий Аркадьевич заметно раскраснелся и говорил все громче.

– Не расходитесь, папа, подышите по Мюллеру.

Зоя, обещавшая близкое знакомство, затушила недокуренную папиросу о нетронутую тарелку с едой и, пожелав всем спокойной ночи, ушла. Иван Андреевич, боявшийся смотреть на нее весь ужин, бросил быстрый взгляд и увидел сходство дочери с отцом, только все черты ее лица были тоньше.

Инженер выглядел очень озадаченным и немного злым. Он то и дело посматривал на Ивана Андреевича, тоже почти ничего не съел, но из-за стола выходить почему-то не спешил.

– Хватит пить, Гена. Давайте я тарелки заберу. Опять Зойка не съела ничего. Иван Андреевич, я вам застелила кровать свежим, найдете комнату, не заплутаете?

– Спасибо за ужин, проводите, а то у вас лабиринт какой-то, а не штаб.

– Зато тепло не выходит, – без улыбки сказал успокоившийся Геннадий Аркадьевич и, откинувшись на спинку стула, обратился к инженеру: – Ты подумай хорошо, Саш, о том, что я тебе сказал.

Иван Андреевич пропустил вперед Алию с тарелками и вышел в полутемный коридор.

– Зайдите завтра ко мне на ТЭЦ, здесь все не так, – быстро прошептал поравнявшийся с ним Зимонин и пошел к выходу раньше, чем Иван Андреевич смог ему ответить.

– Вот ваша комната, спокойной вам ночи, – с другого конца коридора сказала Алия и исчезла.

Иван Андреевич зашел в комнату и обнаружил, что дверь до конца не закрывается. Раздевшись, сложил вещи на стул, но кобура с пистолетом «ТК» тянула брюки вниз, и он переложил их на пол. Поеживаясь от прохлады, лейтенант выключил свет и забрался под холодное одеяло. Весь день он мечтал поспать, а теперь сон не шел. Здесь все не так. Разбились на машине, говорят.

Ветер за окном стихал, кусты царапали подоконник все тише и тише, потом умолкли. Пошел снег. Сверху раздались тяжелые шаги, наверное, Чернецов. По коридору пробежали мелкие, шаркающие – его жена.

Постельное белье пахло затхлостью, несмотря на уверения жены Чернецова, что застелено свежим. Втягивая ноздрями запах, Иван Неверов осознал, что он здесь не нужен. Он не мог помнить, как убили его отца, председателя комбеда в Верхнем Аблязове, но сквозь неверную пелену помнил, как его мать умирала от тифа, обрывками помнил, как родственники везли его в Пензу. И совершенно отчетливо помнил, как точно так же, лежа в темноте в чужом доме, понял: он там не нужен.

Иван Неверов согнул колени, стараясь согреться, перевернулся на левый бок, затем на правый и так бесчисленное количество раз, пока не решил, что не может заснуть из-за скрипящих пружин. Тогда он замер, лежа на спине с открытыми глазами, и его окружила полная тишина. Когда ты никому не нужен, ты ничего не должен. Раньше эта мысль успокаивала, а теперь от нее стало страшно. Не понимая, как это происходит, лейтенант госбезопасности испытал давящее чувство страха. И оно становилось все сильнее и сильнее. Ему казалось, что тьма и холод вокруг него не пропускают звуки, он был готов встать и включить свет, но где-то вдалеке застучали колеса приближающегося поезда, состав пронесся мимо окна и, зашипев, где-то недалеко остановился.

Иван задержал дыхание, с надеждой вслушиваясь в сторону невидимого поезда. Когда тишина снова начала давить, со стороны дороги донеслись приглушенные крики и лязг железа. Он представил людей, выгружающих длинные металлические рельсы из вагонов, радостных рабочих, как в кадрах кинохроники, и начал считать, как первая далекая рельса гулко звякнула о вторую, вторая о третью, третья о третью. И зациклившись на третьей, с беспокойством подумал, что рано или поздно рельсы кончатся и снова наступит тишина. Далекий лязг перестал приносить успокоение, и при каждом новом ударе металла Иван боялся, что это последний, но когда раздался последний, он уже спал. И не видел, что за окном стоит черный силуэт и смотрит в его комнату, не обращая внимания на падающий снег.

Сквозняк хлопнул незапертой дверью и разбудил Неверова. Солнечный свет не пробивался через плотные зимние облака, зависшие над Безымянкой, и было непонятно, сколько времени. Лейтенант потянулся к стопке вещей на стуле, чтобы достать часы, но вспомнил, что положил их в брюки. Когда он нагнулся, чтобы заглянуть под кровать, холод комнаты впился в сонное тело. Половина десятого, нужно срочно вставать. Иван дал себе еще минуту погреться в постели, и когда секундная стрелка трижды прошла круг, он, злясь на самого себя, сорвал одеяло. Одевшись, ощутил тупую тяжесть в голове. Переспал.

В доме не было слышно ни звука, в коридоре стояла полутьма. Иван Андреевич прошел до прихожей, никого. Открыл входную дверь, мороз обжег ему лицо, на дворе пусто. Где машина? Спать сюда приехал? Неверов вернулся в комнату и попытался сосредоточиться, выгоняя головную боль. Но она не уходила. Стерев грязь с уголка глаза, он открыл портфель, стоявший под стулом, и достал коробочку с бритвенными принадлежностями.