– Мне нужно попасть в барак бригады Берензона.

– Зачем? – недоверчиво, но с интересом спросил боец.

– Я в нем живу, гражданин начальник, с сегодняшнего дня.

– Подожди в прихожей, сейчас провожу, – безрадостно сказал вохр и начал одеваться.

Седой зэк осматривался. Барак вохров был точно таким же, как и у заключенных. В предбаннике стояла сушилка, в открытую дверь виднелись ряды тех же нар, разве что с постельным бельем. Тот же тусклый свет керосинок, тот же запах грязи и табака. Боец был готов.

– Это про тебя Марков рассказывал, что ты голову Хорьку раздавил?

– Я при этом присутствовал, – расплывчато ответил седой зэк.

– Я б и сам Хорьку голову оторвал, да всем вам, падлы. Ничего, пройдет ваше время, как вас, тварей, прикормили, так же к стенке поставят. – Седой не возражал, отчасти потому, что был согласен с охранником и понимал его чувства. Отказать ему тот не мог из страха перед Берензоном, но смиряться с этим не хотел. – Рожа у тебя вроде не блатная, как тебя в бригаду угораздило?

– Случайно.

– Береги шею тогда. Хреновая сегодня будет ночь. Вон на том пригорке – ваши хоромы, – указал вохр. – Угости хоть папиросой, ударник.

– Еще не обзавелся, гражданин начальник, – соврал седой зэк.

Боец ему не поверил и, покачав головой, пошел назад.

Седой зэк поднялся и прошел в прихожую. Из-за закрытой двери доносился приглушенный гул голосов. Зэк вытер ноги, немного постоял, отогреваясь и прислушиваясь, и шагнул в свой новый дом.

Первое, что увидел седой зэк, войдя в блатной барак, – ничего блатного в бригаде Берензона нет. Не было среди этих людей авторитетов, не соблюдались воровские законы. Это было понятно сразу – по лицам, по взглядам, по голосам и разговорам. Но не были собравшиеся здесь люди и обычными заключенными: седому они напомнили разбойничью шайку, из тех, что жили на берегах Волги со времен Разина.

В бараке было много света, по лагерным меркам, и очень жарко. Под потолком висел густой папиросный дым, а на нарах были не только матрасы, но и одеяла с подушками. Жили здесь богато.

– Подскажи, где свободная койка? – спросил седой зэк у казаха с плоским лицом, штопавшего рубашку.

– А ты кто?

– Это Дед! Давай сюда, здесь твой топчан, – крикнул пожилой мужчина, старше седого, и хлопнул по застеленным нарам. – Не помнишь меня? А это я тебе вчера номер рисовал. Я всегда этапам номера подновляю, присматриваюсь к новеньким. Я тебя сразу заприметил и Берензону рассказал. Я художник…

– Маляр, – подали голос с верхних нар.

– Маляр – кличка, по призванию – художник, – добродушно возразил старик. Его лицо было покрыто паутиной морщинок, как у человека, чья жизнь прошла под открытым небом. – Я Берензону и подписи, и документы рисую, печать могу с закрытыми глазами подделать. Ты располагайся, Дед, не слушай меня. Вот твои нары нижние, вот мои рядом, мы соседи, значит. Вот тумбочка твоя, пустая, конечно, вещи Хорька мы на память разобрали, царствие ему небесное. Ты сам откуда?

– С Сибири.

– А выговор не сибирский. Ты из бывших, что ли?

– Все мы бывшие, – сухо отрезал седой зэк, укладываясь на нары.

– И то верно, – примирительно сказал Маляр. – Кто больше, кто меньше. Вот Хорек совсем отбыл, а мы только прибываем…

На кровать к седому внезапно прыгнула худая черная кошка с белым пятном на груди и нежно потерлась об его ногу.

– Смотри-ка, сразу тебя полюбила, – усмехнулся Маляр.

– Жратву почуяла, – объяснил зэк, отщипывая кусочек сала из кармана и протягивая кошке. Она взяла еду, кивая головой, проглотила, замурлыкала и легла рядом.

– Вот ведь тварь, – с умилением глядя на кошку, проговорил Маляр. – Целыми днями где-то шляется, а ночевать всегда сюда приходит.

– Так у вас тепло, – объяснил седой зэк. – А как зовете ее?

– Нет у нее имени, – Маляр помолчал. – Безымянкой зови.

Дверь с шумом раскрылась, и Снегирь вкатил внутрь жестяную бочку. Все с интересом наблюдали, как он катит ее к дальней стене рядом со своими нарами.

– Снегирь, че в бочке-то?

– Спирт, братва, спирт. По трехе за кружку, как родным, – с гордостью объявил Снегирь под одобряющий гул голосов.

Вдруг в бараке стало тихо, только кошка мурлыкала под ладонями седого. У входа возник боец в форме НКВД. Снегирь как-то по-детски прикрыл бочку собой.

– Номер 958343 на выход, – громко сказал он и добавил, предвкушая эффект: – В политотдел на допрос.

Седой тяжело поднялся с нар и, не обращая внимания на многозначительные взгляды обитателей барака, пошел к выходу. Гадать, чем закончится допрос, бесполезно: расстрел, изолятор или просто разговор – неизвестно. Когда тебя везут в НКВД, ты уже себе не принадлежишь, ты – песчинка в течении реки.

Водитель молчал, боец молчал, седой тоже молчал и смотрел в окно, стараясь запомнить дорогу, на случай, если будет обратный путь. Лагерь ночью был похож на лабиринт одинаковых бараков и желтых фонарей. Автомобиль проехал мимо столовой и, объехав вмерзшую трубу, свернул направо, проделав путь мимо двухэтажных коробок, и продолжил карабкаться вверх, пока не остановился у здания из красного кирпича с темными окнами. Свет не горит, значит, допрос в подвале, упало сердце у зэка.

Никто на входе его не обыскивал, и он вспомнил о бритве в ботинке. Если посадят в изолятор, значит, он не выбросил ее для себя. Но повели не вниз, а вверх по лестнице, потом темными коридорами и остановили перед кабинетом.

– Входите, – позвал голос, расслышавший шаги через дверь.

Седой зэк шагнул внутрь и встал перед лейтенантом НКВД, тем самым, что утром наблюдал за ним на разводе. В кабинете горел тусклый желтый свет, словно уменьшенная копия лагерного фонаря. Окна были занавешены плотной черной тканью.

– Номер 958343 по вашему распоряжению прибыл, гражданин начальник.

– Садитесь. Можете обращаться ко мне «Степан Андреевич». А как ваше имя? А то в личном деле как-то неразборчиво написано.

– Шилов.

– Ну да, можно и так прочитать, – с улыбкой ответил лейтенант. – Хотелось лично познакомиться с человеком, за два дня прошедшим путь от конюха до сварщика, а от сварщика – до специалиста бригады ударников товарища Берензона.

– Все мы чему-то учимся, гражданин начальник.

– Верно, – кивнул Степан Андреевич. – Вы были привлечены по анонимному доносу за антисоветские высказывания на пятнадцать лет?

– Я уже шесть лет как на пути исправления.

– Раскаялись, наверное?

– Почти сразу, гражданин начальник.

– И я вам верю, – рассмеялся Степан Андреевич; разговор явно доставлял ему удовольствие. – Мы ведь с вами почти земляки, я тоже из Сибири, круглый сирота, воспитывался в детдоме. Мы мальчишками обожали рассказы о Гражданской войне. А знаете, кто был мой любимый герой?

– Никак нет, гражданин начальник.

– Белый офицер, выдававший себя за красного комиссара. И знаете, его так никто и не поймал. Наверное, до сих пор где-то скрывается. Представляете?

– Чего только не придумают, – сказал седой зэк, потому что Степан Андреевич ждал его реакции.

– А вот бы его разыскать, – мечтательно произнес лейтенант. – Если послать запросы, куда следует, например, в вашу деревню, выяснить детали, сопоставить факты…

– Вы же не подозреваете меня, гражданин начальник?

– Ну что вы! Даже если бы я просто это предположил, без всяких улик, вам бы грозил следственный изолятор первого района до выяснения обстоятельств. Время сейчас военное, письма идут долго, вряд ли бы вы смогли пережить такую суровую зиму в изоляторе.

– Хорошо, что вы не предположили, гражданин начальник. Как я могу укрепить вашу уверенность?

– Мне нравится, как вы быстро все схватываете. Действительно можете. – Степан Андреевич, выражая полное удовлетворение от беседы, откинулся на спинку кресла. – Бригада, куда вас так поспешно записали, вызывает у нас повышенный интерес. Разумеется, мы в курсе всех ее действий, но некоторые моменты, особенно те, что касаются ее руководства, требуют некоторой ясности. Я надеюсь узнать об этом побольше. Понимаете?