Инженер с хрипом втянул воздух, схватившись за горло, попытался рывком сесть, но тело его не послушалось. Сон еще держал его в тягучем плену. Как же в комнате душно, и лампа все время светила в глаза!

За окном – долгая зимняя ночь. Сколько же он проспал? Осенняя ночь. И часы он опять забыл завести. Во рту – сухость, а глаза никак не привыкнут к полутьме комнаты. Зимонин протянул руку за рубашкой, пахнет кислым потом, но не сильно. Надо сменить. В другой раз.

В коридоре темно, пусто и слышен гул турбины. Туалет на первом этаже, около проходной – ближе, но идти мимо Жени ему не хотелось, лучше спуститься в тот, что рядом с котельной, так на пути никто не встретится.

Лампочка в туалете замигала и так и не переставала моргать, пока Зимонин справлял нужду, а потом умывался над стальной раковиной. Зеркала не было. Инженер провел влажной рукой по волосам и подумал, что стрижка не помешает. Следующее движение по щекам и подбородку напомнило, что бритву он с собой не взял, она наверху, в кабинете. Одного простого слова хватило вернуть все волнения.

Гул турбины из привычного превратился в тревожный, покой пустых коридоров стал пугающим. Зимонин торопясь поднялся к себе на этаж. Дверь кабинета открыта, хотя он помнил, как ее закрывал. Страх зашумел в ушах, но непреодолимое любопытство, замедлив шаги, стараясь ступать бесшумно, притягивало его к комнате.

Инженер остановился в метре от цели; сквозь узкую щель виднелся диван со скомканным одеялом и измятой подушкой. Больше ничего. Если распахнуть дверь, быстро взглянуть, а потом побежать вниз по лестнице к Жене с табельным оружием, может получиться. Но ведь убийца, чье короткое имя Зимонин боялся произнести сейчас даже про себя, не так глуп. Он наверняка ждет за дверью, слившись со стеной, чтобы, когда инженер пройдет несколько шагов, одним движением сзади полоснуть по горлу.

Зимонин не торопясь втягивал воздух, стараясь учуять густой запах махорки, медленно и неслышно выпуская воздух открытым ртом. Голова его закружилась, за дверью раздался шорох, но что это, было неясно из-за гула турбины. И вдруг инженер различил отчетливый аромат. Это духи.

– Зимонин, твою мать, ты что, крался? – вскрикнула Зоя при виде инженера, внезапно возникшего на пороге. – Что за дурацкая улыбка?! Ты вообще у себя проветриваешь? Я чуть не задохнулась, пока тебя ждала.

– Форточки нет.

– Чего нет? – не расслышала Зоя, сидевшая за столом перед раскрытой газетой; рядом черной кошкой лежал брошенный полушубок. – У тебя здесь просто жутко. Почему ты не живешь в доме?

– Отсюда удобней работать, не надо добираться, до заводов ближе. – Стоять инженеру было тяжело, и он сел на кровать, глядя на Чернецову снизу вверх. – Ноги устали, столько пробежал за день, и все, кажется, зря. Ты слышала, что бригадиру каменщиков горло перерезали? Это из-за меня. Я виноват и не могу понять, что я сделал неправильно. Я все делаю как надо, и все становится только хуже и хуже…

– Хватит ныть, – отрезала Зоя, нервно постукивая папиросой по столу.

– Почему я тебя раздражаю? Я тебе безразличен?! – чуть громче, чем хотел, сказал Зимонин.

– Прекрати, что у тебя за страсть превращать все в драму? – поморщилась Зоя. – Если бы мне было на тебя наплевать, я бы здесь не сидела. Ты готов слушать, или ты предпочитаешь жаловаться?

«Пожалуйста, не говори ничего», – хотел сказать Зимонин, но промолчал.

– Сегодня в обед приехал Морозов, я слышала часть разговора, они с отцом обсуждали твой первый район. Я пришла предупредить. Саша, не делай глупостей, любой твой просчет – и ты лишишься должности. Делай, как они говорят, не строй из себя благородного…

– Да что я сделал не так?! – закричал инженер. – Почему ты так жестоко со мной разговариваешь?! Чем я тебе не угодил?!

– Зимонин, ты дурак. – Глаза Зои стали черными злыми точками, усмешка исчезла. – Ответь мне, как главный инженер своего района, ты успеваешь сдать все объекты к 1 января согласно приказу? Нет? Как ты думаешь, кто будет за это отвечать? Морозов? Берензон? За строительство отвечать будет мой отец, и один он, поверь мне, тонуть не собирается. Выбор у него небольшой, и он это прекрасно понимает. В лучшем случае его переведут куда-нибудь за Полярный круг с понижением, в худшем – сам понимаешь. Он постарается снять с себя всю ответственность, и первый, с кого он начнет, будешь ты.

– И что мне делать? – беспомощно спросил Зимонин.

– А что мне делать, ты подумал?! Когда я тебя увидела, решила: вот мой билет отсюда. Вот кто вывезет меня из этой ямы. А тебя не хватило и на полгода. – Зоя говорила раздельно и четко, каждым словом прокалывая сердце инженера. – Скажешь, я эгоистичная дрянь? А ты посмотри на себя. К чему привело твое стремление не испачкаться в дерьме? Ты в нем утонул.

– Ты права, я в дерьме и тяну за собой всех, кто рядом. Но мы выберемся отсюда!

Зоя скривилась, фраза прозвучала фальшиво. В комнате стало так тихо, что за урчанием турбины различалось, как гудит единственная лампа на столе. Чернецова встала, сгребая полушубок. Зимонин не зная, что еще сказать, вскочил и сжал ее в объятьях.

От тела шли волны жара, запах духов бил в ноздри. Зимонин почувствовал под ладонью шею, чуть влажную от пота. Рука инженера, лежавшая на ее бедрах, скользнула вниз под платье, наткнулась на застежку чулка, расстегнув ее.

– Прекрати, – сдавленно прошептала Зоя, но не оттолкнула.

Зимонин ощутил ее участившееся дыхание на своих губах, она расстегивала пуговицы на блузке, а у инженера никак не получалось отстегнуть вторую застежку. Из-за этой задержки Зимонин с испугом понял, что у него нет никакого желания, он выполняет действия механически и ничего не чувствует.

Сейчас она скажет: «У тебя не стоит». И зло ухмыльнется, и закурит, и уйдет навсегда. «Что же делать?» – взмолился про себя Зимонин. Раздался телефонный звонок.

– Надо ответить, – стыдясь позорной радости избавления, слишком быстро сказал Зимонин и отвернулся, чтобы не видеть лица Зои.

– А почему вы ко мне с этим обращаетесь?! Звоните в морг, звоните в оперчекистский! – выплеснул в трубку злость инженер и с грохотом опустил ее на рычаг.

– И это было важно? – с самой злой из своих усмешек спросила уже одевшаяся Зоя, обматывая красный шарф поверх меха.

– Нет, то есть да. На двадцать четвертом заводе сварщик разбился. Тело только сейчас нашли, – еще не понимая смысл этих слов, растерянно ответил Зимонин. – Куда ты уходишь?

– К Берензону, у него сегодня празднуют рождение сына Маркова.

– Это где у Берензона? – не понимая, спросил Зимонин.

– В четырехэтажках за лагерем, он там квартиру снимает, – как незнакомцу, объяснила Зоя и вышла без прощания.

– Как ты доберешься?! – выбежав в коридор, крикнул инженер.

– Пешком. Беспокойся за себя, Зимонин, – уже с лестницы ответила Зоя.

Инженер вернулся за стол и, закрыв лицо ладонями, тихо застонал. Жалость к себе была так велика, что не умещалась в голове. Мысли распадались, одна проблема заслоняла другую, и думать не получалось. Просидев несколько минут в полном отупении, Зимонин расправил помявшуюся газету и начал читать интервью с главным конструктором Ильюшиным. «Правительство высоко оценило… Советские летчики-соколы… Геройская отвага и блестящее мастерство». Вот одна строчка – «самоотверженный труд рабочих авиационной промышленности…» Это, интересно, к нему относится? Как будто интервью давалось в другом мире, где есть честь, отвага и доблесть. Год назад Зимонин был уверен в его существовании, а сегодня уже сомневается в мире собственном.

Надо, наверное, было поехать на двадцать четвертый завод, проводить сварщика в последний путь. В Безымянлаге стало еще одним хорошим человеком меньше, стоило инженеру с ним поговорить. Испытывает ли он жалость? Нет. Каждый день он видел, как выводят на работу обреченных зэков, слышал истории о несчастных случаях, обморожениях, болезнях, избиениях. И все рассказчики испытывали одно и то же глубоко скрытое чувство – радость: это случилось не с ними, их черед еще не пришел. Что теперь испытывает Зимонин, когда знает, что он следующий? Опустошение и усталость. Желание, чтобы все закончилось как можно быстрее.