– Не знаю, не знаю, – растерянно бормотал Зимонин, представив бригадира каменщиков с перерезанным горлом. – Наверное, вы правы, все здесь летит вниз, как в колодец…

– Со дна колодца и днем видны звезды, – со спокойной уверенностью сказал заключенный.

Пораженный внезапной фразой, Зимонин заглянул в темные глаза собеседника, ожидая увидеть в них иронию, но, не найдя там смеха, снял перчатку и крепко пожал его холодную сухую руку. Не сказав больше ни слова, он повернулся спиной и стал спускаться вниз, так и не увидев снисходительной ухмылки на лице зэка.

Ледяная корка хрустела под ногами главного инженера первого района, а ветер с силой дул ему в спину. Если доски на месте, что он будет делать? Сядет на них и будет сторожить? Если досок нет, что он будет делать? Звонить Берензону? Но тот ему все сказал вчера в машине.

Зимонин дошел до забора тридцать пятого завода раньше, чем решил, как поступить. Не сбавляя темпа, прошагал достроенный цех, свернул ко второму и точно, как вчера, остановился, давая себе время вдохнуть и оценить обстановку.

Каменщики, но уже без бригадира, снова грузили доски под пристальным взглядом трех вохров. На этот раз другие. Инженер не торопясь подошел к охране.

– Кто велел грузить доски? – как можно спокойнее начал Зимонин.

– Все ровно, гражданин начальник, – спрыгивая из кабины, вальяжно растягивал Снегирь. – Не рвите горло, вот бумага из снабжения, вот накладная, вот путевой лист от учетно-распределительного.

Снегирь протянул Зимонину документы и, ухмыляясь, пустил тонкую струйку слюны сквозь зубы – капли, упав на землю, мгновенно замерзли. Все в документах было правильно, даже стояло вчерашнее число.

– Почему на погрузке используются каменщики? – не желал сдаваться инженер.

– Сейчас, гражданин начальник. – Харя Снегиря расплылась в напряженной улыбке, он вспоминал нужные слова, подсказанные кем-то поумней. – Короче, срочность, гражданин начальник, в этом случае можно… Как его, бля… Использовать труд ближайшей рабочей силы, во как.

Слова медленно сочились из зэка, как гной из раны. Двинуть бы его по зубам! Зимонин сдержался, отдал документы, почти повернулся, чтобы уйти, но гнев сдавил горло, лицо запылало, глаза жгли слезы. Инженер встал вплотную к заключенному так близко, что почувствовал запах его грязи.

– Слушай внимательно, выродок, я ни досок, ни бригадира тебе не прощу, – тихо, так, чтоб было слышно только Снегирю, прохрипел Зимонин. – Но если у меня пропадет спирт с двадцать четвертого завода, хоть одна бочка из стального сарая наполовину опустеет или выветрится, я тебя лично под расстрел подведу.

– Какой спирт, гражданин начальник? – без всякого блатного кривляния вырвалось у ошарашенного Снегиря.

– Лучше тебе не знать, – так же тихо проговорил Зимонин и ушел.

Вохры про спирт не слышали, бригада про спирт не слышала, никто не слышал, убеждал себя инженер. Только Снегирь. Здесь за бутылку все сделают, за ящик в ад пойдут. А за бочку? Посмотрим. Теперь об этом не надо думать, надо вести себя нормально. Что бы сделал нормальный инженер? Зашел бы в первый цех, сделал звонок в снабжение при свидетелях.

Зимонин свернул в достроенный цех, поздоровался с дежурным и попросил телефон. Дрожь не унималась, руки замерзли, но инженер не дал им времени оттаять. Не чувствуя, как тепло иголками проникает в пальцы, он начал набирать номер снабжения. Диск аппарата долго не подчинялся, наконец ему ответил манерный мужской голос:

– Снабжение слушает.

– Беспокоит Александр Зимонин, главный инженер первого района. Вы давали накладную на сосновые доски во втором цеху тридцать пятого завода?

– Да, ага, – бесконечно отвечали на том конце провода, какие бы вопросы ни задавал Зимонин.

– Вы понимаете, что доски нужны для строительства?! – не выдержав, закричал в провода инженер.

– Да, Берензон мне говорил об этом, – вежливо и бесстрастно ответил голос.

Зимонин повесил трубку. Вернуться на ТЭЦ, запереться и не отвечать на звонки. Может, лечь спать, если получится. Не думать о Снегире. Не думать о бочке. Никто не узнает. Может быть, ничего из этого не выйдет.

Инженер шел в забытьи, как при сильной температуре, и, не срезав путь до ТЭЦ, оказался перед воротами четырнадцатого завода. Бригада зэков под умелым руководством и внимательным наблюдением специалистов по установке разгружала станки. На Зимонина никто внимания не обращал, работа кипела, он был здесь лишним. Сначала инженеру стало немного обидно, но холод пробрался к ногам, подталкивая к теплой комнате.

– Знал, где тебя найти!

– Игорь, ты что здесь делаешь? – удивился Зимонин, вывернувшему из-за забора врачу. Из-за черной щетины, красных глаз и распахнутого пальто вид у Шеина был пугающий. – Застегнись, замерзнешь.

– Я ненадолго. Хотел рассказать тебе, какая я тварь. Потом уеду. Меня труповозка дожидается, завернул к тебе на ТЭЦ, хотел с тобой поговорить, тебя там нет, охранник сказал, ты, наверное, на четырнадцатом заводе со станками возишься, я приехал. И вот тебя встретил.

– Что ты хотел рассказать? – направил разговор Зимонин, гадая, откуда охраннику Жене известно о его местонахождении и почему Шеин напился до обеда. – Мне, кстати, вчера Берензон коньяк подарил…

– И мне. Я уже. Об этом и разговор, пойдем пешком до машины, я тебе расскажу, пока я пьяный. Трезвым бы постыдился. – Врач взял инженера под руку и, оступаясь на выбоинах, повел его к стоявшему невдалеке грузовику. – Меня Берензон сегодня с утра с Красной Глинки вызвонил, я приехал к нему, он меня заставил бумаги подписать. Ну, не заставил, попросил. Я же тварь, я написал. Написал, что Опарина и Чащина вскрывал после аварии, что переломы там у них… ну, неважно. Понимаешь, Саш, к чему это? Ага, к проверке. Москвичу эти бумаги тухлые впарят. А я что? Я подписал, я их сообщник, мне за это коньяк дали. А я выпил. А тебя за что коньяком наградили?

– За доски.

– Все-таки отдал?

– Нет, не отдал, они сами взяли.

– Вот поэтому я к тебе виниться, Саш, пришел, ты один держишься…

– Они из-за меня бригадира убили, горло перерезали. Если б я отдал доски, ничего бы не было.

– Говно, вот говно! – остановился врач. – Как с этим жить?!

– Иди, проспись, Игорь, – без эмоций ответил Зимонин. – И побрейся, ужасно выглядишь.

– Не могу, Саш, не могу. Вчера из несессера бритву украли, – Шеин на секунду замолк; слова приобрели для него новый смысл. – Саша, береги себя, не спорь с ними, ты один остался, кто Берензону мешает, будь осторожен.

Врач в пьяном порыве обнял Зимонина и, запахнувшись от налетевшего порыва ветра, неуклюже побежал к своему грузовику, оставив инженера наедине с холодом. «На их пути я остался один. Я следующий», – пронзило мозг Зимонина. «Я следующий, я следующий, я следующий», – повторял инженер в такт ускоряющимся шагам.

Тревога спала только после того, как он закрыл за собой дверь кабинета и включил настольную лампу, хотя на улице было еще светло. Надо подумать, как спастись. Вместо вариантов Зимонин аккуратно снял одежду и лег под одеяло с головой. «Как же я теперь усну?» – успел подумать инженер, прежде чем провалиться во тьму.

С естественностью сна он обнаруживает себя в своей ленинградской комнате: вот напротив – стеллаж с книгами, левее, ближе к двери – так и не освоенное пианино, накрытое кружевной салфеткой. Из окна льется неверное мерцание белых ночей. Но спокойствие привычной обстановки подтачивает какая-то тревога. Возрастающее и пока не пойманное волнение. Что не так? Конечно! Он должен строить Безымянку. Зимонин нашаривает тапочки, накидывает халат и, выйдя из комнаты, оказывается на крыше ТЭЦ. Здесь темно и тепло. На самом краю спиной к нему стоит седой зэк, от него словно исходит свечение. Инженер направляется к нему, но ноги вязнут в липком сером сугробе, потому что ноги тяжелые, словно станки. Разумеется, как стальные станки. Он видит сосновые доски, проложенные дорожкой к самому краю. Как можно было их сразу не заметить? По ним идти гораздо легче. Аккуратно ступая по дереву, как в детской игре, Зимонин приближается к цели. Но за мгновение, прежде чем зэк оборачивается, инженер с ужасом понимает, что обознался. Доски превращаются в труху, и ноги тонут в вязкой снежной жиже, приковывая к месту. Силуэт на краю крыши не торопится показать свое лицо. Зимонин, зная, что сейчас произойдет, успевает увидеть в его руках сияющую лунным светом опасную бритву и, захлебываясь его именем, просыпается в горячей испарине.