– Говорят, к вам опять с проверкой нагрянули?
– Приехал. – Алла приложила пухлый палец к губам и заговорщицким шепотом продолжила: – Там, наверху, сидит. Стро-о-огий. Про Опарина с Чащиным выспрашивал. Берензона позвал, сейчас с документами заперся.
– А Берензон здесь еще?
– Какой там! Сразу ускакал. – Алла поставила на стол фарфоровую тарелку с почти стершейся голубой каймой и засуетилась, доставая приборы. – Кушай на здоровье. Пойду Витю толкну, чтоб свинку забил, его пока не толкнешь, не соберется.
– Спасибо, теть Алл.
Зимонин с аппетитом принялся за еду. Доел и отнес тарелку в мойку. Тепло и сытость разлились по телу. Кусты за окном, покачиваясь, то исчезали, то снова проявлялись в сумерках, напоминая морские водоросли, навевая грезы о подводном царстве. Кто там сидит наверху? Зачем приехал поднимать ил со дна? Сквозь дремоту инженер вспомнил Чащина, как они стояли, скрываясь от холодного октябрьского дождя, под козырьком начальской столовой. Рядом с ними буксовал грузовик, засевший задними колесами в грязи. Зимонину тогда тоже было сыто, и тепло, и спокойно, а Чащин нервничал и курил. О чем он говорил? О том, что в лагере все не так, что воруют все, а отвечать ему. Что Опарин не хочет с кем-то делиться. О том, что надо написать анонимку в Москву раньше, чем их похоронят с разрезанной шеей.
Зимонин очнулся, как от кошмара. О чем он думал два месяца?! Почему не написал в Москву сразу после смерти Опарина и Чащина? Все это время он отгонял эту мысль от себя, потому что страшно было писать. Страшно было оказаться неправым и еще страшнее правым. И он не сделал ничего. И как получилось, что теперь это ничего держит холодное лезвие у его горла? Инженер провел рукой по шее, ладонь вспотела, дыхание стало частым, а сердце забилось быстро и неровно. Никто не станет пускать кровь за доски. За бобину проволоки, вспомнил Зимонин случай на прошлой неделе. За то, что он выступил против бригады Берензона на последнем собрании, за знакомство с Чащиным, за Зою Чернецову. Зою Чернецову.
– Ты что здесь делаешь? – раздался ее голос.
– Зоя, – обернулся Зимонин.
– Что у тебя случилось?
В голосе – ни сочувствия, ни интереса. Она закурила папиросу и стала разглядывать инженера, ожидая ответа.
– Геннадий Аркадьевич пригласил к ужину, получилось пораньше приехать, ты мне не рада?
– Зойка, иди, не дыми мне тут на кухне! Все прокурила! Посиди с Александром Константиновичем в зале, не мешай мне здесь крутиться, готовить, – засуетилась тетя Алла, раскладывая свежую «Волжскую коммуну» на столе и бросая на нее кусок мяса.
Прежде чем газетная бумага начала пропитываться кровью, Зимонин успел увидеть интервью с конструктором Ильюшиным. Надо прочитать.
– А почему не в «Сталинскую стройку» завернули? – насмешливо спросил инженер у тети Аллы.
– Какая была, – быстро ответила она, но потом до нее дошел смысл слов, и она бросила испуганный взгляд на Зимонина. – Так, все, идите с кухни!
Они с Зоей медленно перешли в зал.
– Что с тобой? У тебя круги под глазами. Ты так и живешь на ТЭЦ?
– Зоя, – Зимонин долго молчал, не в силах поднять глаза на девушку. – Я правда не понимаю, что происходит. Все вокруг как-то не так. Просыпаюсь бодрым, а к вечеру все валится и сам валюсь. Разговоры какие-то странные вокруг. Сегодня встретил Серова, он мне какую-то ерунду про тебя с Чащиным рассказывал, Берензон доски у меня пытался украсть, я не дал, а Маркова найти не смог…
– У него баба рожает, – бесстрастно вставила Зоя, закуривая следующую папиросу.
– Да, я знаю. Проверка эта из Москвы приехала…
– А тебе что до нее?
– Ничего, просто все вместе, на стройке, как всегда, все наперекосяк идет, в планы не укладываемся… Знаешь, я сегодня вспоминал, как мы летом на Волгу ездили…
– Ты сломался, Зимонин, – тихо и пусто сказала Зоя.
– Ты помнишь? – не расслышав ее слов, переспросил инженер, стараясь разглядеть тепло в ее глубоких карих глазах, увидеть улыбку.
– Помню. Была жара, было душно, было пыльно, вода была грязная. Ты совсем дурак, Зимонин?
– А?
– Я спрашиваю, ты совсем отупел? Ты зачем Берензону мешаешь? Ты вообще понимаешь, что вокруг тебя происходит?
Слова и правда не сразу долетали до Зимонина, отдаваясь гулом, как будто Зоя произносит их откуда-то сверху. И раньше, чем их смысл дошел до инженера, комнату наполнил Геннадий Аркадьевич:
– Ты уже тут, комсомолец?! Воркуете?! Давай, Зоя, к гостю сходи наверх, что-то он там зачитался, позови к ужину. А ты, Александр Константинович, за мной. В кабинет, на ковер.
Заместитель начальника лагеря прогремел шагами по коридору, Зимонин подождал, пока он откроет в темноте дверь своего кабинета. Начальник включил свет, заперся, прошел к сейфу у окна и достал оттуда бутылку без этикетки и два стакана.
– Будешь? С мороза – самое то. – Зимонин помотал головой. Чернецов налил себе полстакана. По запаху – самогон. Выпил в несколько глотков и шумно втянул воздух через зубы. – Хреново ты выглядишь, Александр Константинович, гимнастикой бы, что ли, занялся. Я вот дышу по Мюллеру.
Заместитель начальника лагеря по строительству еще немного поохал, вдыхая, и указал Зимонину на стул перед собой.
– В целом разговор неприятный, дорогой Александр Константинович. Вначале тебе неофициально скажу: не нравится мне, что ты к Зое подкатываешь. Но это между нами, так сказать. Я тебе и раньше это говорил и не для этого тебя сюда позвал. А дело вот в чем, дорогой Александр Константинович. Скажу тебе строго секретно, что в декабре у нас начнется Сталинская вахта. Знаешь, что это? Это ненормированный рабочий день, вот что. И об этом Павел Александрович Морозов в ближайшие дни объявит. Ты об этом языком не трепли. И будет у нас жаркий декабрь по тому случаю, что к 1 января мы со сдачей объектов не укладываемся, а нарушить приказ товарища Сталина в военное время – это сам понимаешь, что такое. И позволить себе этого мы не можем.
– Это я понимаю, Геннадий Аркадьевич.
– Еще б ты не понимал, Александр Константинович. Понимать понимаешь, а как будто не очень. Если ты опять кривую стену перекладывать задумал или еще какую дурь – выкинь из головы…
– Так ведь…
– Потому и разговор наш неофициальный, – резко перебил Зимонина Геннадий Аркадьевич. – Где станки для восемнадцатого авиастроительного?! У меня должна об этом голова болеть? Говорят, ты с зэками миндальничаешь? Твое право, Александр Константинович, только если ты думаешь, когда в срок не уложишься, тебя на фронт за это отправят, то я тебе сейчас объясню. Тебя, дорогой Александр Константинович, не на фронт отправят, ты, Александр Константинович, здесь останешься. Только все цеха будешь лично достраивать и своими ручками норму вырабатывать. Это понятно тебе?
– Так точно, Геннадий Аркадьевич.
– Вопросы есть?
– Сегодня бригада Берензона опять с тридцать пятого завода хотела доски вывезти.
Геннадий Аркадьевич замолчал. Откинувшись на спинку стула, глубоко вдохнул и выдохнул.
– Эти вопросы сам решай. Ты главный инженер района. Меня волнует только выполненный план, а как ты это сделаешь, сам думай. Так. Пойдем к столу, там уже москвич, наверное, заждался. – Геннадий Аркадьевич поднялся, заканчивая разговор. – Запомни, главное – сроки, остальное неважно, – добавил он в коридоре и уже громко, входя в зал с накрытым столом: – О, Иван, уже спустились? Я вот с молодым человеком разговаривал, познакомьтесь: специалист, инженер первого района, под его руководством ТЭЦ строится, ругал его за мягкость.
– Иван Неверов, – представился москвич.
Рукопожатие вялое, ладони влажные, нервничает, ерзает на стуле. Сколько ж ему лет? Так и не скажешь.
– Слышали сегодняшнюю сводку? Наши летчики восемьдесят девять танков подбили!
– Фашисты под Ленинградом так и стоят, – тихо проговорил Зимонин, не глядя на Чернецова.
– Ты демагогию не разводи, дорогой товарищ инженер, вечером передавали, шестьдесят самолетов немецких сбили. Чего не ясно: либо мы, либо они. Там фашисты, здесь стройка, делай свое дело. – Геннадий Аркадьевич нависал над столом, разливая водку по рюмкам. – За товарища Сталина, за победу!