– Вставайте, стоянка всего две минуты, – трясла она парней за плечи и прибавляла затем с недовольным бурчанием. – Чего бухать было так, что подняться наутро не в силах?

Когда они, наконец, пробудились и, похватав рюкзаки, заспешили к выходу, поезд уже трогался, и парням пришлось спрыгивать на перрон из уже заскрипевшего колёсами вагона.

– Евгений Сергеевич говорил, что нас встретят, – пробормотал Глеб, ёжась от холода и тряся туго соображающей, чугунной головой.

– Да, Миша должен подойти, Мишка Молотков, – подтвердил Ирокез, притопывая ногами. – Может, проспал?

После протопленного вагона скорого поезда предрассветный мороз казался им особенно лютым.

– Тоже набухался, небось. Работы-то здесь пока ещё нет, мы только первые листовки подогнали, – предположил Серёга, легонько пнув ногой здоровенный тюк, который они едва успели выволочь на платформу.

– Надеюсь, «вписка» не очень далеко. А-то мы охренеем тащить это через весь город, – выразил Глеб вслух их общее желание.

Простояв ещё немного и совсем окоченев, они были уже готовы, плюнув на всё, отправиться в зал ожидания, чтобы продремать там хотя бы до рассвета, как вдруг возле них, вынырнув из какого-то закоулка, появилась долговязая сухопарая фигура.

– Мишка! Миха! – громко позвал обрадованный Ирокез.

Человек быстрыми шагами подошёл к ним.

– Здорово, – приветствовал он с бодростью и затем, словно извиняясь, пояснил. – Пока тут найдёшь этот вокзал… Сам здесь всего два дня, путаюсь ещё в городе.

– Ничего, освоимся, – заметно повеселел Глеб.

– А, привезли, – заметив тюк, сказал Михаил с удовлетворением. – А-то мне из Москвы звонили вчера, говорили, что листовки с вами приедут.

– Вот и приехали. В «бункере» решили с нами отправить, чтобы на пересылку не тратиться.

– Правильно решили. После того, как залог внесли, вообще почти без копейки остались, – Михаил решительно взялся тюк обеими руками и попробовал приподнять, однако это удалось ему с заметной натугой.

– Тяжёлый, – присвистнул он, опуская его обратно на заледенелую твердь перрона.

– Там их несколько тысяч.

– Это хорошо. Значит, на всех хватит. А-то люди уже едут, а дела им настоящего всё нет. Вот и начинают разной ерундой страдать. Позавчера вон партиец один из Вологды сцепился на улице с гопотой. В итоге в ментовку попал – вроде как, он одному гопарю табло нехило разбил. Менты грозили дело завести.

– И чего? Закрыли его?

– Да нет, обошлось. Покошмарили, да отпустили. Гопарь побитый заяву писать не стал – типа, не по понятиям.

Глеб и Михаил взяли тюк с двух сторон, ухватившись за матерчатые, прикреплённые несколькими слоями скотча ручки. Нести его оказалось страшно неудобно, так как он был не только тяжёл, но и объёмист, и постоянно норовил задеть их за ноги.

– Идти-то далеко? – поинтересовался Серёга.

– Несколько кварталов, – пытаясь перехватить ручку удобнее, отозвался Михаил натужным голосом и посетовал. – Блин, в такую рань даже автобусы не ходят.

Путь занял минут двадцать пять. Тюк тащили по очереди, меняясь через каждый квартал и уставая при этом не столько от его тяжести, сколько от неудобства.

– Ничего, мы это дня за три расклеим, – бодрился Глеб, меняя затёкшую руку. – На каждом заборе тут листовки наши будут висеть, на каждой остановке.

Когда они, наконец, добрались до нужного дома и свернули в небольшой, засыпанный глубоким снегом двор, Глеб остановился перевести дух, и, распрямляя ноющую спину, почувствовал, что весь взмок.

– Пришли что ли? – спросил он.

– Ага. Нам вон туда, – отозвался Михаил, указывая на дальний подъезд.

Начало светать, и очертания панельного пятиэтажного дома уже проступали в занявшихся тусклых сумерках.

– Ну, прям как у нас на районе, – ухмыльнулся Серёга, когда они входили в подъезд. – Те же дворы, те же дома.

– Ну а чего ты хочешь? Это ж «хрущёвка», такие раньше по всей стране строили.

В подъезде сразу пахнуло сыростью, затхлой подвальной водой. Лестница оказалась узкая и очень тёмная. Лампочки на лестничных клетках то ли не работали, то ли были давно повыбиты окрестной шпаной. Партийцам пришлось подниматься наверх гуськом, крепко держась при этом руками за неровные, в выщерблинах, перила.

– Всё, пришли, – сказал Михаил, остановившись на третьем этаже и на ощупь вставляя ключ в замочную скважину квартирной двери. – Все ещё спят, наверное.

В крошечной прихожей тоже было темно, и вошедшим пришлось долго возиться у входа, снимая ботинки и наступая друг другу на ноги.

– Нет здесь света, патрон испорчен, – досадуя, проворчал Михаил.

Разувшись, Ирокез с Серёгой втащили тюк в комнату, аккуратно перенося его через тела людей, которые действительно ещё спали, упаковавшись в спальники и подложив под голову куртки или дорожные рюкзаки. Мебели в комнате, за исключением небольшого стола и пары стульев, не было.

Вошедший вместе с ними Глеб пробрался к окну, откинул занавеску и выглянул наружу, в хмурую серость занимавшегося утра. Двор забелел уже достаточно отчётливо, и он заметил посреди него несколько занесённых чуть ли не до крыши машин, огромные, под два метра сугробы, наваленные невдалеке от подъездов, и протоптанные мимо них дорожки.

– По ходу, тот ещё райончик, – услыхал он за спиной голос Серёги. – Пенсы, небось, одни только и остались, да ещё алкашня всякая.

– С чего ты взял?

– Да у нас в Северодвинске такой же точно есть, у меня там бабка живёт. В нём раньше от завода квартиры давали. Так там теперь одни только старики, молодёжь вся: кто в Питере, кто Москве, кто где – работу в нашем городе сейчас нормальную не найдёшь.

– Ну и ладно. Они-то как раз на выборы и ходят.

– Ага, чтобы за Путина проголосовать, – усмехнулся Серёга с горечью.

– Ну, ты уж не обобщай. Моя бабушка вон всегда за коммунистов голосовала.

– Ой, да знаю я народ наш, подписи уж сто раз собирал. Им сколько не объясняй – всё без толку, только телевизору и верят. Главное, сами живут, как чёрт знает кто, пенсий им едва на еду хватает, а всё туда же – прутся за своего царя-батюшку бюллетень в урну кинуть. Зато на нас гавкать быстро научились: мол, делом бы шли заниматься, нечего тут по квартирам ходить.

И Серёга, точно воспроизведя эти столь хорошо знакомые любому партийцу интонации, брезгливо скривил губы.

В этот момент в углу комнаты послышалась сонная возня, и чья-то высунувшаяся из-под одеял взлохмаченная голова проворчала:

– А можно потише, а? На кухне про пенсов своих трындите.

Разговор Серёги с Глебом вынужденно оборвался, и оба они, примолкнув, вышли из комнаты, чтобы не будить товарищей.

За крепко заваренным, приторным от сахара чаем, который заедали толстыми ломтями чёрного хлеба, обсуждался план действий на ближайшие дни.

– Послезавтра Дима Елагин из Нижнего подтянется, а пока я здесь за старшего, – сообщил Михаил. – В Москве решили так: здесь, в предвыборном штабе он рулить будет – местный ведь, знает все расклады. А на федеральном уровне, то есть, всякие там связи с союзниками, с прессой – это уже Евгений Сергеевич на себя берёт.

– Он нам в Москве говорил вчера, что и сам сюда на днях подъедет, – сообщил Глеб.

– Знаю. С Зюгой вопрос утрясать остался.

– Эх, вот бы действительно КПРФники своего кандидата сняли… – протянул Ирокез мечтательно.

Михаил в ответ на это только ухмыльнулся и перевёл разговор в другое русло:

– Короче, сейчас чай допиваем – и за дело. Начнём с расклейки. Сначала здесь, в городе поработаем, а через несколько дней, когда ещё люди подтянутся, поедем и по всему округу. В нём ведь не только сам Дзержинск, но и Павлово, и Константиново, и Ардатов, и ещё куча посёлков и деревень всяких есть.

– Что, и по деревням тоже будем ходить? – спросил Серёга, словно не веря в такую перспективу.

– Ну а ты как думал? Конечно, будем. Там ведь народ простой, газет не читает, телеком не сильно испорчен. Надо всем говорить, что Лимонов – свой, земляк, в здешних краях родился. Глядишь, и проголосуют.