Впрочем, не все в партийном руководстве приветствовали подобное. Зильберман, например, раздосадовано морщился всякий раз, когда слышал про организованные в Магнитогорске «партийные курсы».
«Заумные книжки можно читать до конца жизни, достигая при этом не политических, а метафизических успехов, – повторял он при всяком удобном случае. – Акции, акции и ещё раз акции! Всюду, по любому поводу, везде, где можно! Это нам сейчас необходимо, а вовсе не зубрёж многотомной писанины каких-то клиников[6]».
К любой идеологии Зильберман относился с плохо скрываемым пренебрежением, считая её не базисом, а инструментом политической борьбы, всегда подчёркивая, что он – не теоретик, а практик. Вот и сейчас, в завязывающемся общем разговоре, он обратился к Концевичу с вопросом, имевшим сугубо практическое значение:
– Не боишься надолго оставлять отделение? Деятельность без тебя не затухнет?
– Не затухнет, – без тени сомнения ответил Концевич. – Вместо себя парня одного толкового оставил, Ильёй зовут. 23 февраля на КПРФный митинг он наших выведет.
– А с прессой местной у вас как? Контакт не утрачен? – поинтересовался Бубнов.
– Куда ж он денется, контакт этот? Они про нас любят писать. Во-первых, реально больше не про кого, а, во-вторых, мы поводы им подбрасываем регулярно.
– Регулярность здесь главное, – подхватил Зильберман. – Вы с самого начала громко о себе заявили в регионе: листовки на городских улицах уже вечером 11 сентября – это отличный пиар-ход! А стихийный митинг под нашими знамёнами у стен мэрии – вообще супер! Поэтому нельзя опускать информационную планку, интерес прессы надо обязательно поддерживать и далее. Освещение журналистами наших акций – это шанс по-настоящему прорваться в медийное пространство. К нам есть интерес? Так отлично! Нужно ловить момент и налаживать как можно более тесные связи с журналистами. Не надо шарахаться от респектабельных, даже либеральных изданий. Причём, с ними-то как раз и следует законтачить в первую очередь. Не подмятые властью масс-медиа в России ещё есть. Такие, как, например, «Новая газета», «Коммерсант», радиостанция «Эхо Москвы» или даже, отчасти, НТВ. Все они имеют именно либеральную направленность. Наверняка, есть какие-то аналоги и в регионах. Люди либеральных взглядов, как правило, острее остальных реагируют на цензуру. Поэтому они – наши естественные союзники на данном этапе. Мы должны создать себе такой имидж, который бы их привлекал. Причём, постоянно, а не разово.
Зильберман умел говорить красноречиво, любил подавлять своих противников в споре многочисленными аргументами, многим казавшимися неоспоримыми. И чем длиннее бывали его монологи, тем больше он заводился, начиная сопровождать свою речь активной мимикой, жестами рук. Вот и теперь он вещал с напором, постепенно взвинчивая себя, и его круглые, похожие на маслины глаза, зажглись страстным огнём. Ещё до ареста он сделался у Лимонова любимцем, одним из ближайших приближённых. И теперь, как казалось многим, вера Лимонова в рижского «гау» только крепла с каждым месяцем. Передавая с немалыми ухищрениями из Лефортовского каземата обращения к членам организации, он повелевал в них прямо и однозначно: слушайте умного товарища Зильбермана, идите за ним.
Зачастивший в последние месяцы в Москву этот даровитый, но эксцентричный журналист, основавший на закате советской поры первую в стране порногазету, осваивался в московском «бункере» на удивление быстро. Его идеи и предложения, как правило, бывали неожиданны, зачастую парадоксальны, часто идя вразрез с тем, что партийцы культивировали годами. Как, например, сейчас: завлекать к себе либеральных журналистов, тогда как «Лимонка» уже восемь лет воспитывала партийцев в духе преклонения перед железными вождями, военными походами и битвами, «людьми длинной воли». Однако те, кто общался с ним близко, отлично знали, что этот человек – расчётливый прагматик, презирающий в душе любой эпатаж, а его слова и поступки, какими бы странными на первый взгляд они не казались, всегда бывают подчинены достижению вполне осязаемой, прозаичной цели. Он, в отличие от Евгения Сергеевича, вообще считал, что цель оправдывает средства. И никогда этого в близком кругу особенно не скрывал.
– Привлекать тоже надо с умом, а не абы кого, – произнёс в ответ Концевич. – Какая польза от того, что либеральные журналюги пургу про нас гнать станут? Все эти «Коммерсанты» одна только полоумная интеллигенция и читает, простому народу они до балды.
– Да какое нам дело до обывателей? – отпарировал Зильберман, имевший привычку раздражаться от любых возражений. – Они всегда послушно будут верить в то, что им спустят через СМИ. Общественное мнение в этой стране, – он именно так и выразился – «в этой стране», чем невольно резанул уши всем присутствующим, – формируют не рабочие и крестьяне, а интеллигенция, представители интеллектуальной элиты. А они, в отличие от обывателей, имеют широкий кругозор и способны отринуть стереотипы.
– Уже отринули, – усмехнулся Концевич с сарказмом. – Раньше просто фашистами называли, а теперь, после Алтая, ещё и террористами клеймят.
– Ну и что? Главное – нас показывают, про нас постоянно говорят. Лучше уж сюжеты про терроризм, чем гробовое молчание. Да и пресловутый терроризм, кстати, пугает не всех, кое-кого даже привлекает: мол, надо же, ребята не языком чешут, а дело делают. Ко мне сейчас в Риге кто только не пристаёт, чтобы узнать – что ж это за история произошла на Алтае. И, уж поверьте мне на слово, явного или скрытого уважения в этих расспросах видел я предостаточно.
– Может, конечно, уважение в расспросах после подобных сюжетов и сквозит, но вот чтоб начать массово вступать в партию, постоянно обвиняемую в терроризме… – протянул Концевич скептически.
– Уже вступают! Уже! – загорелся Зильберман, так и радуясь предоставившейся возможности резануть очередным «убойным» аргументом. – Вот есть у нас в Риге партиец такой – Валентин Милютин, он недавно ещё к ограде российского посольства наручниками приковывался. Так вот, пришёл он к нам ровно через неделю после захвата собора в 2000-м. Глаза горят, самого трясёт аж всего: «Блин, ваши парни собор этот грёбаный захватили! Это ж так круто! Это ж вообще охренеть!»
Войдя в азарт, Илья вещал всё громче, часто подёргивая головой, и на его матовой, туго обтягивающей острые скулы коже заиграл румянец:
– Вообще, нам нужны конфликты. С кем, где, по какому поводу – это вопросы, на самом деле, второстепенные. Наша организация живёт конфликтами. Поэтому она должна везде и всюду их отыскивать. В этом плане не должно быть никакого чистоплюйства, какое некоторые не очень сознательные товарищи пытаются стыдливо прятать, напяливая на себя маску некой принципиальности. Нас должно интересовать всё: работник и работодатель, пресса и цензура, выборы и фальсификации, чиновники и гражданские активисты, передел собственности и борьба элит – в общем, всё, где происходит столкновение каких-либо интересов. Необходимо вмешиваться всюду, где только можно, и везде участвовать, раскачивать, раздувать.
Произнося свою тираду, он расхаживал взад-вперёд по приёмной и энергично взмахивал правой рукой, собирая в кулак тонкие, длинные пальцы. Чёрная узенькая эспаньолка, острым клинышком торчавшая на его подбородке, придавала худощавому лицу Зильбермана несколько хищный вид. Что и говорить – убеждать он был мастер. Мало находилось в организации людей, рисковавших ему перечить или, хотя бы, вступить в серьёзную полемику.
– Да и вообще, вся человеческая жизнь с самого момента рождения – один сплошной глобальный конфликт, – назидательно заключил Зильберман, ущипнув кончик бородки. – Ни в коем случае не надо стесняться этого факта. Надо его всячески обращать к собственной пользе.
Присутствующие отнеслись к такому заявлению по-разному. Концевич выслушал молча, не меняя выражения лица, только чуть заметно хмыкнул в ладонь, Бубнов призадумался и, наморщив лоб, почесал за ухом, а Варвара тихо, но достаточно уверенно возразила:
