Разъярившись уже по-настоящему, мужик скомкал в ладонях вторую листовку и бросил её под ноги.

– Вали отсюда. Быстро! – прорычал он, сжимая увесистые, будто тыквы, кулаки.

«Сейчас ты у меня со всех подъездов зубами эти листовки поотдираешь», – хотел заорать он, но, наткнувшись на Володин взгляд, полный холодной решимости, вдруг закончил иначе:

– Я и в других подъездах твою фигню сейчас посрываю.

Тогда Володя, который всё так же невозмутимо успел достать и намазать уже третью по счёту листовку, вдруг быстро шагнул вперёд и ткнул её проклеенной стороной в физиономию крепыша. А затем, молниеносным натренированным движением, дал подсечку, опрокинув этого поборника коммунальной чистоты в рыхлый сугроб.

– Ну вот ты и проголосовал, приятель! – удовлетворённо произнёс он, слегка возвысив голос.

Его противник, нелепо барахтаясь в глубоком снегу, громко мычал и, схватившись обеими пятернями за лицо, отдирал от него напитанную влагой, вязко приставшую к коже бумагу. А Володя тем временем развернулся и, проворно подхватив пакет, побежал прочь.

– Ур-р-р-р-рою, козёл! – бешено ревел ему вслед крепыш.

Продрав, наконец, глаза, он даже попробовал пуститься в погоню, но тут же неловко споткнулся и снова завяз в снегу, вторично проваливаясь своим грузным телом в его податливую рыхлость.

– Ур-р-р-р-р-рою, сука!!! Ур-р-р-р-рою!!! – разносился по двору его яростный рык.

Володя промчал, не оборачиваясь, через пару кварталов и лишь тогда остановился, переводя дух. Первым делом проверил, не растерял ли на бегу листовки, не выронил ли банку с клеем, после чего, быстро отдышавшись, перешёл уже на спокойный, размеренный шаг.

Когда он вернулся на «вписку», то она была почти пустой, так как большинство партийцев ещё не вернулись с расклейки. Лишь Глеб с Серёгой, успевшие обработать свои участки раньше остальных, пили чай и оживлённо болтали на кухне, да Дима Елагин разговаривал с кем-то в коридоре по телефону.

Работать партийцам было нелегко. Клей на сильном морозе быстро густел, замерзая, стоило подержать банку открытой хотя бы пару минут. Парни ругались, отчаянно дули на тягучую, стынущую на глазах жижу, на окаменевшую кисть, теребя пальцами её смёрзшиеся ворсинки.

– Ни черта тут чего прилепишь, – бухтел Серёга. – Здесь не листовки – здесь стикеры нужны. С ними-то всё просто: отодрал плёнку с задней стороны – и готово.

– Ничего, и так тоже можно. Ты, главное, банку за пазухой всё время держи, в тепле. Она там оттаивать будет.

Глеб брал кисть в руки и старательно выводил на бумаге густые мазки. Однако получалось неравномерно: один конец листовки оказывался промазан клеем почти сплошь, в то время как другой оставался практически чистым.

– Ничего, держаться будет, – говорил он, с силой прижимая листовку к стене дома.

Партийцы обрабатывали город быстро, и уже через несколько дней листовка с фотографией Лимонова красовалась на доброй половине улиц 250-тысячного Дзержинска. Вечерами, возвращаясь обратно на «вписку», они не отказывали себе в удовольствии полюбоваться изображениями вождя, в столь короткий срок сделавшимися здесь столь многочисленными.

На «вписке», куда съехалось уже два десятка человек из самых разных городов, Глеб чувствовал себя как рыба в воде. Известие о том, что руководство КПРФ отказалось снимать своего кандидата, на рядовых партийцев особого впечатления не возымело. Большинство из них вообще придавало мало значения подобным вещам.

– Выставили – и чёрт с ним! – резюмировал общее настроение Глеб, едва об этом узнав. – Лимонов всё равно всех круче.

Вечером того дня, когда из «бункера» сообщили эту неприятную новость, Елагин устроил на «вписке» собрание. Партийцы битком набились в большую комнату и расселись в ней на пол, окружив его плотным кольцом. Некоторым места не хватило, и они остались стоять в дверях, вытягивая оттуда шеи поверх чужих голов.

Не тратя время на вступление, он сразу заговорил о главном:

– Ребята, не надо падать духом. От этих политических проституток иного ожидать и не приходилось. Зюганов очень дорожит своими отношениями с Кремлём и, собственно, этого не скрывает. Кремль не простит ему поддержки Лимонова в какой бы то ни было форме, и Зюга это прекрасно осознаёт. Его решение выставить здесь в Дзержинске своего кандидата – это сугубо шкурное решение. То, что зюгановцы поступили именно так, только лишний раз доказывает, что наша организация движется единственно правильным, атакующим курсом. Не они, а мы сейчас по праву находимся в авангарде всей оппозиции в России. Да, помимо неослабевающего пресса властей и спецслужб нам придётся теперь выдержать ещё и конкуренцию с КПРФ, и это будет трудно. Но я уверен, что мы выйдем из этой ситуации с честью. Потому что у нас есть то, чего нет не только у Зюганова, но и у всех остальных политических сил в России: у нас есть партия. В прямом, подлинном понимании этого слова. Мы – сообщество людей, добровольно выбравших себе общую судьбу. И мы готовы идти до конца, ибо знаем, что на весах истории глубокая вера нескольких сотен «людей длинной воли» оказывается стократно весомее ленивого конформизма тысяч обывателей. В нас есть эта вера. И не только в победу на этих выборах, но и в нашу окончательную победу.

Притихшие партийцы слушали внимательно, с не по-юношески серьёзным, почти взрослым выражением лиц. В их молчаливой сосредоточенности, в обращённых к нему взглядах угадывалось многое: глубокая, искренняя вера, жажда борьбы, жгучая страсть.

– Всё зависит только от нас, – повторял Елагин вновь и вновь. – Сейчас наступил как раз тот момент, когда судьба не только этих выборов, но и дальнейшая судьба организации зависит от каждого из нас. От каждого. От его выдержки, воли, веры в конечный успех.

Однако Серёгу не особенно взбодрила такая речь, и он по-прежнему продолжал ворчать едва ли не по любому поводу. Даже сдобренный сахаром чай, который они с Глебом обильно глотали, стремясь затушить в горле пряную остроту «доширака», казалось, не поднимал ему настроения.

– Говорю же, листовки – ерунда. Стикеры нужны, – с упорством продолжал он гнуть своё. – Стикерами не только остановки и подъезды, но и все автобусы, все лестничные площадки разукрасить можно. Без них – труба.

– Ты на стикеры деньги сначала сыщи, критикан, – произнёс, входя в кухню, Елагин. Его, обыкновенно всегда сдержанного и учтивого, заметно раздражало вечное Серёгино недовольство. – Думаешь, просто из-за лени своей мы заказывать их не стали? У нас и так денег в кассе кот наплакал. Тут на газеты бы с листовками наскрести, а тебе стикеры ещё подавай.

– Действительно, и без них обойдёмся, – поддержал Глеб. – Это ж тебе не Москва, где у людей в глазах уже пестрит от всяких надписей, плакатов, афиш. А здесь, в Дзержинске, и листовки очень даже заметны.

Появившийся на кухне Володя вызвал у всех неподдельный интерес – партийцы уже успели привыкнуть к тому, что он возвращается назад одним из последних.

– Ты чего это так рано? – невольно сорвалось с языка у Елагина. – Уже закончил?

Володя подошёл к столу, отыскал чистую чашку и не спеша налил себе чай.

– Хмыря одного приложил. Когда я агитацию в его дворе вешал, он сильно напрягаться начал, грозился даже посрывать их все. Одну мою листовку содрал, другую… Поэтому третью я ему прямо на табло пришпандурил. А потом ещё и уронил в сугроб.

– На табло? – Елагин несколько опешил. – Прям на лицо что ли?

– Ага, на самую рожу, – суховато, без тени хвастовства подтвердил Володя.

Елагин присвистнул.

– Что, здоровый он был? – не удержался Глеб.

– Ничего так бугай, нахрапистый, – пожав плечами, односложно отвечал Володя. – Такие спиваются нескоро.

– Где это было-то хоть?

– Да далеко отсюда. Я из центра сначала по Ленина шёл, затём свернул на Свердлова – все столбы и остановки по дороге завешивал. А потом во дворы завернул, там промзона какая-то поблизости.