На полпути он прильнул к стене и замер, как муха, которая заметила вдали смутные очертания грозной и огромной руки. Внизу проскакали четверо конных патрульных. Они остановились у спуска, немного поболтали с охраной и двинулись дальше. Кикаха тоже тронулся в путь. Спустившись на улицу, он начал пробираться вдоль стены, куда выходили фасады домов и ниши затемненных дверных проемов. Кикаха по-прежнему нес лук и колчан, хотя без них мог бы двигаться более свободно и бесшумно. Тем не менее, предчувствуя, что оружие понадобится, он мирился с неудобствами и дополнительной тяжестью.

Время шло, и луна на северо-западе уже готовилась уплыть за монолит, когда Кикаха наконец достиг улицы Клататол. Это был район бедняков и рабов, которые недавно приобрели свободу. Здесь располагались ночлежные дома и таверны для матросов речного торгового флота. Тут же обитали наемные охранники и погонщики торговых караванов, которые сопровождали фургоны с добром на просторах Великих прерий. В этих кварталах жили воры и убийцы, которых еще не прибрала к рукам полиция, а их уличенные в преступлениях собратья скрывались здесь от правосудия.

Обычно в этот час улицу Подозрительных Запахов наводняли толпы шумной и лихой публики. Но военное положение, введенное захватчиками, изменило ситуацию в корне. По опустевшей улице изредка проносились конные патрули, а местные жители прятались в домах, закрыв окна и двери на крепкие засовы.

Этот уровень, как и большую часть нижних улиц, строили — вернее, протирали — в самом начале, когда тишкветмоаки решили превратить жадеитовую гору в свою столицу. Дома и лавки стояли здесь на улице, а не врезались в гору. По крышам этих строений проходила следующая улица, с домами поменьше, выше которых находилась третья улица. На ней тоже стояли дома, и их крыши венчала последняя, четвертая улица. Таким образом, на большой ступенчатой пирамиде города существовала маленькая пирамида бедных кварталов.

Улочки на крышах домов соединялись узкими лестницами, протертыми в жадеитовой скале между каждым пятым и шестым домом основной улицы. По ступеням без труда можно было провести небольшое животное, например овцу или свинью, но лошадь скорее всего поскользнулась бы на узких выступах крутого подъема.

Кикахе оставалось пересечь бульвар Зеленых Птиц, который начинался сразу же после четвертого уровня домов на улице Подозрительных Запахов. Дом Клататол — если только она жила на прежнем месте — находился на третьем уровне. Кикаха собирался перелезть через ограждение и, повиснув на руках, спрыгнуть на крыши верхних домов, а затем сходным образом перебраться на улицу третьего уровня. В этом районе города в скале не делали барельефов, по которым мог бы спускаться уставший и загнанный беглец.

Перебегая бульвар Зеленых Птиц, он услышал цокот железных подков. Из крытой галереи храмового фасада выехали трое всадников на черных конях. Впереди скакал рыцарь в тяжелых доспехах; чуть сзади, почтительно приотстав, его сопровождала пара вооруженных ратников. Кони перешли в галоп; всадники пригнулись к шеям скакунов. Черные накидки взвивались, словно зловещий дым от пламени дьявольских намерений.

Их разделяло значительное расстояние, и Кикаха мог бы удрать, преодолев ограждение и спрыгнув на крыши домов нижней улицы. Но если у них есть луки и стрелы — а он не исключал такой возможности, — они могли сойти с коней и спокойно подстрелить его. Луна здесь светит намного ярче, чем ее сестричка на Земле. К тому же, если стрелы не попадут в него, они позовут других тевтонов и начнут повальный обыск во всех домах этого района.

Впрочем, обыск начнется теперь в любом случае, подумал Кикаха. Хотя… Если он убьет их до того, как кто-нибудь услышит… Но они тоже могут… Ладно, попытка — не пытка.

При других обстоятельствах Кикаха целился бы в седоков. Он с детства любил лошадей. Но когда речь шла о его собственной жизни, сентиментальность отходила на второй план. Кикаха знал, что смерть в конце концов находит каждого человека, но ему хотелось отложить эту встречу на максимально возможный срок.

Целясь в коней, он довольно быстро уложил двух животных. Они тяжело упали на бок, придавив телами седоков. Но рыцарь неудержимо приближался. Он опустил копье, нацелив острие в живот Кикахе. И тогда стрела вонзилась в шею коня. Животное упало на голову, задние ноги задрались выше крупа. Всадник вылетел из седла. Даже в воздухе он продолжал сжимать копье. Рыцарь выпустил его только перед самым падением. Тело сложилось, как огромный черный эмбрион; от удара о каменную плиту конический шлем треснул, отскочил в сторону и со звоном покатился по улице. Воин проехал на боку несколько ярдов; перевязь мантии лопнула, и накидка осталась чернеть позади, как тень, оторвавшаяся от тела.

Несмотря на падение и тяжелые латы, рыцарь вскочил на ноги и вытащил меч из ножен. Он открыл рот, чтобы позвать на помощь тех, кто мог его услышать. Но стрела прошла между зубами и впилась в мозг. Он выронил меч и упал на спину.

Взглянув на мертвого коня, Кикаха увидел серебристый ранец, привязанный к седлу. Он оказался закрытым. Ключ, вероятно, находился в нательной одежде рыцаря, но на его поиски не оставалось времени.

Итак, он имел трех мертвых коней, одного убитого рыцаря и, возможно, еще парочку трупов. Стычка прошла сравнительно тихо. Во всяком случае, никто пока тревоги не поднимал.

Однако груду тел на дороге могли заметить с верхних улиц. Решив не искушать судьбу, Кикаха перебросил лук и колчан через ограждение, а затем и сам последовал за ними. Не прошло и шестидесяти секунд, как он уже стоял на третьем уровне и стучал в толстые ставни дома Клататол. Условный пароль состоял из трех ударов, пятисекундной паузы, повторных двух ударов, четырехсекундной паузы и завершающего удара. В другой руке Кикаха сжимал нож.

Как он ни прислушивался, ответа не последовало. Вспомнив еще одно воровское правило, Кикаха выдержал паузу, сосчитал до шестидесяти и еще раз отстучал условный код. И тут на верхней улице послышался стук копыт, а чуть позже тишину разорвали встревоженные голоса. Раздались крики, затрубил сигнальный рог. Вверху и на основной нижней улице замелькали факелы. Где-то в стороне забили боевые барабаны.

Внезапно ставни распахнулись. Едва не получив удар в лицо, Кикаха быстро пригнулся. В комнате было темно, но он уловил неясные очертания женского лица и голого тела. От женщины исходил запах чеснока, жареной рыбы и подгнившего сыра, столь любимого всеми тишкветмоаками. Кикахе никогда не удавалось примирить красоту выделанного жадеита с этим зловонием, исходившим от людей. А во время первого визита к Клататол он вообще оконфузился. Но он просто ничего не мог с собой поделать — ассоциации иногда вызывают очень нежелательный результат.

Теперь же этот запах говорил ему о Клататол, прекрасной и одновременно отвратительной, как ее сыр. Или лучше сказать, как ее похабный язык. Судя по всему, темперамент воровки по-прежнему оставался горячим, как исландский гейзер.

— Ш-ш-ш! — шепнул Кикаха. — Нас могут услышать соседи!

Клататол извергла еще одну скотологическую и богохульную серию проклятий.

Кикаха зажал ей рот рукой, откинул голову женщины назад и напомнил, что без труда может сломать ей пару позвонков. Оттолкнув Клататол в глубь комнаты, он влез в окно, прикрыл ставни, а затем повернулся к своей хозяйке и помог ей встать на ноги. Женщина молча достала масляную лампу и зажгла ее. При слабом мерцающем свете она приблизилась, покачивая бедрами, прильнула к Кикахе, обвила его руками и начала целовать в лицо, шею и грудь. Слезы стекали по ее щекам, и она сквозь рыдания шептала нежные слова.

Кикаха тоже целовал ее в ответ, стараясь не замечать тяжелого дыхания, в котором смешались запахи чеснока, перегара и гнилого червивого сыра.

— Ты одна? — тихо спросил он.

— Разве я не поклялась, что буду хранить тебе верность? — удивилась она.

— Да, но я о таком и мечтать не мог. Это была твоя идея. Тем более мы оба знаем, что ты не прожила бы без мужчины и недели.