— Глупости, девочки. Разве для любви могут быть какие-то законы?

…Оставив небольшой заслон в Ольховом во главе с младшим лейтенантом Тимощенко. Кольцов увел пограничников на новые рубежи. Их провожали всем селом. Оказалось, что за прошедшие месяцы, много друзей приобрели здесь солдаты в зеленых фуражках…

Петляя между высотками, бежит родившийся где-то в предгорьях Карпат ручей, чтобы соединиться с Прутом. Вдоль изгибов, густо поросших ветлами, раскинулось большое село Баштианы, расползаясь кривыми улочками по ближайшим холмам. Через село пролегла шоссейная дорога из Подгорска в Румынию, а с северо-востока, по левому берегу Прута, тянулась железная дорога на Молдавию.

Полковник Грицеску выстроил большой кирпичный дом в центре села, а на юго-западной окраине, в широкой долине, расположилось его имение с жилыми и хозяйственными строениями. И уж совсем на отшибе, на опушке леса, — красавица-вилла.

Граница прошла в двух километрах южнее Баштиан. От Прута на юго-запад через холмы, вдоль опушки помещичьего леса. Если в Лугинах и в Ольховом для обозначения границы служили водные рубежи, то здесь надо было устанавливать линию границы на пересеченной местности, что было связано с большими трудностями и усложняло охрану участка.

Согласно договору румынское правительство обязывалось в трехдневный срок вывести все гарнизоны из Молдавии и Северной Буковины. Но когда утром четвертого дня пограничники заставы двинулись на машинах из Подгорска в Баштианы, они обогнали несколько воинских частей, тащивших на волах и лошадях военную технику.

— Ну и му-артиллерия! — потешались бойцы, посматривая на ленивых волов Не думали они тогда, что в недалеком будущем им придется встретиться не с «му-артиллерией» в смертельном бою, а с танками жестокого противника, который вот уже несколько лет ведет на границе необъявленную войну.

Когда прибыли в Баштианы, все поразились: село словно вымерло.

— Где же люди, мей? — спросил Денисенко у Падурару, который все время держался около старшины, помогая ему в разных хозяйственных делах.

Тодор и сам с тревогой осматривал опустевшие улицы. Где народ? Где Марика и жена, о которых не переставал думать с той тяжелой ночи, когда ушел за Днестр.

Пока застава располагалась в центральном помещичьем доме, Падурару побежал к хатенке Думитру Лабу, затерянной среди кривых улиц. Вот и знакомый двор. Но кто это бежит навстречу?

— Марице! Как хорошо, что ты здесь… А где же мать, Думитру? И почему село опустело? — забросал он вопросами бросившуюся на грудь дочь.

— Ой, что здесь делалось! Полковник и тот немец майор грозились убить меня, если не скажу, где ты девался. А я ж ничего не знала… Пряталась у людей в погребах да на чердаках…

Глотая слезы радости, дочь рассказывала о пережитых страданиях. Думитру ушел с пограничной стражей, а мать еще весной похоронили. Последние дни перед приходом советских войск жандармы ходили из хаты в хату и выгоняли людей.

— Уходите все из села! Или вы хотите, чтобы большевики закопали вас по шею в землю и стреляли, как по мишеням?

Сколько лжи и клеветы высыпали на головы запуганных людей буржуазные партии Маниу, Братиану, а особенно фашистская «железная гвардия»!

— Почти все ушли в леса и в горы, даже имущество оставили, — закончила свой рассказ Марика.

— Но это же неправда! — возмущался отец. — Пойдем сейчас к нашим командирам, сама увидишь, какие это добрые люди. Они меня спасли и вылечили, и никто не потребовал за это денег…

Человек всю жизнь прожил, расценивая отношения между людьми на деньги, и впервые столкнулся с новыми отношениями и никак не может об этом забыть.

На заставе они встретили Байду.

— А, Тодор Михайлович! Кто же это с вами? Неужели Марика? Здравствуйте! Куда же девалось население?

Смущенная девушка с помощью отца повторила свой рассказ.

— Немедленно идите вдвоем к людям! Объясните им, Тодор Михайлович, скажите, чтоб возвращались в село, они вас знают и послушают… А там и собрание будем готовить, новую власть избирать в Баштианах…

И снова началась уже знакомая работа по устройству границы.

Получив директиву советско-румынской смешанной комиссии об установлении государственной границы, все командиры заставы в первый же день вышли на место для ознакомления с обстановкой. Их уже ожидали там румынские представители. Установление линии границы не вызвало никаких недоразумений с обеих сторон, все происходило в спокойной, деловой обстановке. Тягач с трехлемешным плугом медленно двигался за Кольцовым и капитаном румынской стражи, а бойцы следом устанавливали пограничные знаки, перебрасываясь с соседями шутками.

Занятый сооружением укреплений вдоль границы, Кольцов редко заглядывал в канцелярию заставы, и когда позвонили из штаба отряда, к телефону подошел Байда. Штаб требовал немедленно представить точное описание линии границы и подробное донесение о положении на участке заставы. При этом работник штаба сообщил, что на тридцатую едет начальник пограничных войск.

Политрук кратко доложил обстановку и попросил обождать с подробным донесением.

— Поймите, что нам сейчас не до этого, еще не развернулись…

— Минуточку, — прервал его работник штаба, — с вами будет говорить полковник Стусь.

В трубке телефона послышался жесткий голос Стуся:

— Вы слишком много на себя берете, политрук? У вас, оказывается, до сих пор не выветрились партизанские замашки, даже начинаете давать свои советы штабу… За пререкание со старшим начальником от имени начальника войск объявляю выговор…

А вечером к заставе подкатили три машины. Генерала сопровождали Кузнецов, Стусь, Птицын и начальник местного райотдела НКВД капитан Чемерыс. Осмотрев участок границы, жилые и подсобные помещения, генерал с удовлетворением заметил:

— Словно по щучьему велению. Даже мостик через ручей соорудили. Как же вы это успели, товарищи?

— Армейцы помогли, товарищ генерал, — ответил Кольцов.

— Молодцы! — Он повернулся к своему адъютанту. — Заметьте для приказа: за проявленную инициативу и оперативность по организации службы всем командирам заставы объявляю благодарность с выдачей премии в размере месячного содержания. Всем младшим командирам и бойцам — благодарность.

— Разрешите обратиться, товарищ генерал! — громко произнес Байда, взглянув на Стуся.

— Что там еще? Вы недовольны, товарищ политрук? — улыбнулся генерал.

— Очень доволен! Но я уже получил от вашего имени одну награду. Не много ли две награды в один день?

— В чем дело? Какую там еще награду? — удивился начальник войск.

— Выговор…

— Кто наложил взыскание?

— Я, товарищ генерал, — выступил вперед полковник Стусь. — За пререкания со штабными командирами…

— Объясните, политрук!

Байда рассказал о состоявшемся по телефону разговоре.

— Вы служили когда-нибудь на заставе, полковник?

— Нет, товарищ генерал…

— Плохо. Может, поменяетесь с политруком местами? — Стусь покраснел, стушевался. — Немедленно снять взыскание! Политрук вам не подчинен. Пользоваться моими правами я, кажется, не разрешал. Понятно?

Поверяющие уехали поздней ночью. Наряды несли службу на новой границе.

Новая граница — новые заботы. Но к этому уже все привыкли. Даже Василий Иванов как будто подружил с границей. Службу несет отлично, много читает. Должно быть, слова политрука о мореходке крепко засели в его сознании. Все чаще можно было слышать, как он говорил товарищам: «Служба — везде есть служба».

В начале сентября наряды все чаще стали замечать на сопредельной стороне необычное оживление. По дорогам скакали на лошадях офицеры, появлялись и исчезали машины с военными, кое-где снималась пограничная стража. Участились перебежки молдаван и украинцев на советскую сторону. Они сообщали о фашистских погромах, о восстаниях крестьян. Отряды жандармерии свирепствовали в пограничных селах… Вскоре стало известно, что румынский король призвал к власти Антонеску и отрекся от престола в пользу своего сына Михая.