Стручковского он ценил еще и потому, что тот был лично знаком с Коперко, в свое время обучался у него лыжному спорту и боксу. Лучшего связного и придумать нельзя.

— Надо торопиться, пан Адам. Поручик Морочило подскажет вам, где и когда проскочить границу.

Опытный разведчик понимал, что торопливость не лучшее качество в такой работе, но обстоятельства подпирали: резидент просит «племянника», значит, нужны новые шифры, а центр настойчиво требует заняться глубинной разведкой. А для этого надо во что бы то ни стало восстановить связь с Коперко и проверить лояльность Фризина. В этом и заключалась главная задача, от выполнения которой многое может измениться и в его, Карла, личной судьбе.

Через два дня после беседы с шефом Адам приготовился к своей первой операции. Погода благоприятствовала, ночи настали темные, с плотной облачностью. Где-то в южном направлении едва слышно погромыхивает. Возможно, гроза дотянется и сюда. Это было бы очень кстати.

Антон Байда прощался с родным селом. Все ему здесь знакомо, дорого, каждая тропка исхожена еще детскими ногами, каждое дерево в большом колхозном саду помнит прикосновение заботливых рук юноши. Память ворошит пережитые здесь радости и горести, но почему-то все это в его воспоминаниях предстает очень туманно, словно минувшие события происходили во сне.

С восьми лет мечтал о границе Антон, завороженный рассказами старшего брата Евгения. Потом неясные мечты превратились в неодолимое желание, и оно привело его в пограничное училище. Прошли напряженные годы учебы, и вот после кратковременной побывки в родном селе он наконец едет на границу.

В последний вечер его потянуло за село, к садам, где в былые времена по вечерам собиралась молодежь. Но сейчас здесь пусто, тихо. Перед его мысленным взором постепенно вырисовывается все то лучшее, что скрашивало нелегкие детские, а потом и юношеские годы.

Сознательная жизнь для Антона началась в тот трудный год, когда он сбежал от кулака Барышника на рудники Криворожья. Там, в рабочей среде, зародилось и окрепло чувство собственной полноценности, там он стал полноправным членом шумной комсомольской семьи.

Во время массовой коллективизации Антон возвратился в родное село и вскоре стал вожаком молодежи. Этот период оставил самые яркие следы в его жизни. Может, потому, что в эти годы он пережил первые тревоги сердца. Детская дружба с Машей Барышник, которая не без его влияния отреклась от отца-кулака и пошла с комсомолом строить новую жизнь, могла вырасти в большое чувство. Но обстоятельства сложились так, что они остались только добрыми друзьями. Уезжая в совпартшколу, Антон полушутя, полусерьезно попросил своего друга Данилу Коняева: «Ты, Данило, береги Машу, не давай ее в обиду. Знаешь, как ей трудно приходится сейчас…» Годы разлуки сделали свое, и теперь между Машей и Коняевым сложились отношения более прочные, чем обыкновенная дружба.

«Оно и к лучшему», — думал Антон.

Наутро Лина Прокофьевна, жена старшего брата, хлопотливо готовила деверя в дальнюю дорогу.

— Береги себя, Антось, не лезь в лапы проклятущим шпионам. Они, окаянные, и убить могут…

— Для них это раз плюнуть, — шутит Евгений, подмигивая Антону.

— А ты не дури! — сердится Анна на мужа. — Человек на границу едет не для гулянки, беречься надо. Старые люди говорят, что береженого и бог бережет…

Детей у нее не было, и Анна относилась к Антону, словно к родному сыну.

— Шучу, Аннушка. Мы то с Антоном знаем, что такое граница. Беречься, конечно, надо, но главное, браток, — беречь границу. Ты почаще обращайся к старшим за советом, пока наберешься опыта…

Он смущенно взглянул на жену и умолк.

На станции провожали родные и друзья.

В дороге вспомнился командир учебного дивизиона училища майор Кузнецов, один из тех людей, встреча с которыми оставляет глубокие следы в душе на всю жизнь.

Как-то он в первый раз проводил занятия с курсантами по прыжкам на лыжах с трамплина. Заглядывая в снежную пропасть, все вздрагивают и смущенно пятятся к задним рядам — никто не осмелится прыгнуть первым.

— Не узнаю будущих пограничников. Неужели среди вас не сыщется смельчак, чтобы показать пример? — Он пробежал взглядом по рядам курсантов.

— Разрешите мне! — решительно шагнул вперед Антон.

Набрав скорость, он с замиранием сердца полетел над пропастью. На месте приземления кувыркнулся и потонул в снежном облаке. Наблюдавшие за прыжком курсанты ахнули: без ног останется! Но через несколько минут, напрягая все силы, чтобы не хромать на ушибленную ногу, Антон выбрался наверх.

— Разрешите вторую попытку!

Какое-то мгновение командир молчал, видно, колебался: в излишне звонком голосе курсанта послышалось ему что-то неладное, но глаза Антона просительно смотрели на командира, и он разрешил. По-разному можно воспитывать смелость.

Вторая попытка была удачной, и никто так и не узнал, чего она стоила Антону.

Так был выдержан первый экзамен на смелость. Вспомнился и другой экзамен, не менее трудный.

…Это произошло перед окончанием училища. Обычно такие встречи называют случайными. А мало ли в нашей жизни случайностей?

Нина приехала из Москвы в Ленинград к брату. Встреча действительно произошла случайно, в кино. А то, что из этой встречи выросла крепкая дружба, совсем не похожая на его отношения с Машей, нельзя назвать случайностью. Образ девушки после первого знакомства так глубоко врезался в душу, что и сейчас, глядя из окна вагона на пробегающие назад перелески, он четко видит каждую черточку на ее лице, вспоминает каждое слово, сказанное тихим, застенчивым голосом, каждый взгляд доверчивых глаз. После окончания училища была встреча в Москве, уже не случайная. О многом переговорили, но о том, что больше всего волновало его сердце, так и не осмелился сказать девушке.

«Ничего, вот только приеду на границу, в первый же день напишу все», — принял окончательное решение.

В Киев прибыл перед утром и, как условились с однокурсником Николаем Лубенченко, друзья встретились на Владимирской горке. Смеясь и поддразнивая друг друга, однокашники долго бродили по городу. Дружба между ними была особенной. В училище они постоянно спорили, иногда, как говорится, до зубов, но если бы кто-нибудь отважился обидеть одного из них, другой так же до зубов защищал бы его. Их споры носили чисто теоретический характер и нисколько не мешали крепкой курсантской дружбе. Именно так они понимали обязанности друга: не прощать близкому человеку ни малейшего вывиха в поведении.

Споры их обычно заканчивались вничью, но оба чувствовали, как в этой полемике обогащается и обостряется их ум, накопляются познания жизни.

На этот раз им было не до дискуссий. Много накопилось личных дел, о которых можно говорить только с самым близким другом, да и то не всегда.

— С Юлией встречался? Как она там? — осторожно спросил Антон. Николай нахмурился, глаза его забегали по вывескам магазинов. Говорил неохотно, сдержанно.

— Все то же… Заладила свое: закончу учебу, а потом, мол, будем говорить. Я понимаю, — заспешил он, — учиться, конечно, надо, так разве замужним воспрещено?

— А может, она и права. Вот моя Нина, например, тоже решила заканчивать институт, и я ничего не имею против, лаже наоборот. Потом, не откладывая в долгий ящик, сразу и поженимся… — без зазрения совести сочинял Байда, потому что об этом они с Ниной и словом не обмолвились. Только вот собирался писать, когда прибудет на место службы. — И знаешь — на прощанье поцеловал! Правду говорю! Она даже заплакала, только не понял: от радости или от обиды…

— Если заплакала, то не от обиды. От обиды девушка либо по уху заедет, либо отругает. А скорее сразу то и другое…

Антон кое-что знал о трудной любви кубанца к ворошиловградке Юлии Дубровиной, но никак не мог понять его страданий.

«Ведь любовь — это же счастье! Ну учится девушка, и что же? Разве занятия могут быть помехой в любви? Не будет же она вечно учиться».