В последние годы жизни Николай Павлович, видимо, страдал остеохондрозом. У него периодически болела спина. В воспоминаниях фрейлины А. Ф. Тютчевой упоминается ее разговор с Николаем Павловичем, состоявшийся в декабре 1854 г.: «Он подошел ко мне и спросил, почему вид у меня больной. Я ответила, что у меня болит спина. „У меня тоже, – сказал он, – для лечения я растираю себе спину льдом и советую вам делать то же“».[185]

Таким образом, Николай I болел так же часто, как и все обычные люди, обладающие крепким здоровьем. Его не обходили ни сезонные, ни возрастные заболевания, но говорить о каких-либо хронических болезнях по отношению к Николаю Павловичу не приходится. При этом распространенный миф о «железном здоровье» Николая I является результатом его сознательных усилий, вписывавшихся в общий «сценарий власти» харизматичного императора.

Свою супругу Николай Павлович любил, именуя «Белой розой» или «Птичкой». Поэтому он всегда с большим вниманием относился к недомоганиям Александры Федоровны, которые со временем привели к созданию образа постоянно болеющей императрицы. С 1818 по 1832 г. супруга Николая Павловича была беременна 11 раз,[186] что не могло не сказаться на ее самочувствии. Кроме этого, на состоянии здоровья императрицы тяжелейшим образом отразился пережитый ею стресс, связанный с событиями 14 декабря 1825 г. Тогда рано утром Николай I фактически попрощался со своей супругой и просил ее, если случится, встретить смерть мужественно. К тому имелись все основания, поскольку у молодого императора были убиты дед и отец и для него не были секретом планы декабристов по «ликвидации» его семьи, включая детей. После трагических событий на Сенатской площади у Александры Федоровны при волнении стала конвульсивно подергиваться голова.

Дж. Доу. Портрет великой княгини Александры Федоровны с детьми Александром и Марией. 1821 г.

У Александры Федоровны случались недомогания, которые купировались хирургическими методами. Например, в декабре 1822 г. у нее появилась опухоль на руке (ранее был нарыв на ноге). В. П. Крайтон сначала (16 декабря 1822 г.) поставил на опухоль пиявки, а через несколько дней (22 декабря 1822 г.) вырезал нагноение: «Ей было больно, с ней, к себе… письмо от Ангела из Венеции, счастье… жена, к ней, Крайтон, смотрит ее руку, ей больно». Замечу, что постановка пиявок была тогда обычной процедурой: «Крайтон ставит жене пиявки в туалетной комнате» (4 января 1824 г.).

Естественно, Александра Федоровна периодически простужалась.[187] Довольно часто ее посещали проблемы с желудком: «Ночью у жены случилась диарея и возбуждение, послал за Крайтоном, дал ей успокоительное, встал в 8 1/4» (1 октября 1823 г.); «Мою жену пронесло много раз за ночь, спала очень плохо…» (26 ноября 1823 г.). Периодически Александру Федоровну беспокоили различные колики: «в 1 1/2 посылаю за Крайтоном для жены, у нее колика, лекарство, уходит, лег отдельно, встал в 9» (7 мая 1823 г.). Встречаются упоминания о явлениях остеохондроза: «Пошел к жене, страдает от ревматизма в шее и голове… Лейтон, Крайтон» (3 января 1824 г.). Иногда бывали и женские «нервы»: «Сели за стол, у жены обморок, ложится, послали за Крайтоном, приписываю это нервам, у нее три дня были регулы, проходит, обедал» (1 май 1824 г.). Так или иначе, но при любых недомоганиях супруги Николай Павлович проявлял к ней самое трогательное внимание.

Имя М. М. Мандта в основном известно в связи с последней болезнью императора Николая I в феврале 1855 г. Однако Мандт[188] прожил в России более 20 лет, и его медицинская деятельность, которая до настоящего времени вызывает противоречивые оценки, гораздо шире, чем деятельность только как лейб-медика. При этом его карьера характерна и вместе с тем необычна для России первой половины XIX в. Характерна тем, что он был не первым иностранцем-медиком, добившимся блестящего положения в медицинском сообществе Петербурга. Необычна тем, что во многом определялась его связями при Императорском дворе.

Судьбоносный перелом в карьере Мандта произошел в 1835 г., когда он получил возможность сопровождать великую княгиню Елену Павловну в поездке на минеральные воды, после чего его пригласили на должность врача великой княгини. Вслед за Еленой Павловной он переехал в Россию. Близость ко двору великой княгини Елены Павловны сделала его имя известным в аристократической среде Петербурга. Однако вершины карьеры Мандт достиг, после того как его пригласили для оказания медицинской помощи к императрице Александре Федоровне. Видимо, он в буквальном смысле «пришелся ко Двору», поскольку сумел понравиться императрице. В свою очередь, круг императрицы был весьма влиятельным при Дворе, поскольку Николай I с большим вниманием относился к своей жене. За оказанные императрице медицинские услуги в 1839 г. Николай I сделал Мандта почетным лейб-медиком, а в 1840 г. – почетным лейб-медиком и консультантом.[189]

То, что Мандт в 1840 г. получил чин действительного статского советника, прожив в России всего пять лет, вошел в круг медиков занимавшихся лечением царя, получив место лейб-медика и консультанта при Николае I,[190] свидетельствовало о впечатляющем карьерном росте. При этом даже в официальных документах Мандта называли просто лейб-медиком, опуская определение «почетный». В 1851 г. Манд уже тайный советник. Надо заметить, что этот чин, соответствующий IV классу, среди медиков имели единицы калибра баронета Я. В. Виллие. Карьера же Мандта, сохранившего прусское подданство, строилась исключительно на близости к Императорскому двору и притом очень успешно.

Архивные документы свидетельствуют, что Мандт постоянно жил в Зимнем дворце. Так, в конце 1850 г. Мандту личным распоряжением Николая I отвели «в нижнем этаже Зимнего дворца те самые комнаты, которые он занимал в прошлом году», но при этом оговаривалось, что он должен быть готов «очистить оные» «в случае надобности в сих комнатах».[191] В декабре 1851 г., когда Мандт возвращался из Германии, распоряжением императрицы ему было позволено воспользоваться экипажем Придворного ведомства для проезда от Варшавы до Петербурга.[192]

Такая близость к императорской семье вызывала ревность со стороны придворных, оставивших описания внешности и характера Мандта, весьма противоречивые. Так, внук директора Медицинского департамента МВД А. В. Пеликан писал, что «Мандт был человек весьма привлекательный, с изящными манерами, которые так часто встречались тогда у врачей иностранного происхождения», что «говорил он исключительно по-французски и по-немецки».[193] Баронесса М. П. Фредерикс подчеркивала, что «Мандт был любимец и доверенное лицо государя».[194] Исследователи-врачи конца XIX в. отмечали, что «Мандт был, несомненно, талантливый человек, с независимым и сильным характером… Н. И. Пирогов, познакомившийся с ним еще до его приезда в Россию и потом встречавшийся с ним в Петербурге, считает его недюжинным человеком, отмечая вместе с тем нелестные стороны его характера: тщеславие, карьеризм, несправедливую резкость в суждениях о других».[195]