Но времени, чтобы слушать про украшения на шее бургомистра, у меня лично не было.

— Девица Мелконен?! — выкрикнул я. — Анникка Мелконен?

— Ну да, Анникка, — кивнул Кокки. — И майор Густав Эрик Ваденблик.

— Подумайте, какая спешка! — восхитился Палму, энергично обсасывая свою трубку. — Этот убийца принялся за дело.

Кокки, склонив голову набок и продолжая ковырять пол, вполголоса предупредил:

— Если вы собираетесь искать те ботинки, то не стоит. Это была самая обычная пара — на резиновой подошве, практически новая, без единой характерной детали. Я спрашивал в обувном. Они говорят, что продают миллионы пар данного размера.

Это, разумеется, преувеличение. Наши обувщики действительно справляются со своими обязанностями весьма удовлетворительно, но миллионы пар башмаков одного размера они не продают!

— Да нет: ворсинки от одежды, кровь, земля — мало ли что там может быть на этих ботинках! — раздраженно возразил я. — Ты просто отстал от жизни, Кокки. В нашей лаборатории что угодно теперь могут найти: следы плевка на полу найдут через год после того, как ты плюнешь! У них фантастическая аппаратура!

Щеки Кокки задвигались, и я с ужасом понял, что он намеревается попробовать.

— Нет! — заорал я. — Не в моем кабинете! Палму и так тут достаточно свинячит! Посмотрите, что творится под креслом.

Палму вздрогнул и попытался сгрести весь пепел в кучу. Очевидно, он успел тут выкурить не одну трубку. Как у себя дома. Рассчитывал, что раньше полудня я не появлюсь.

— Кокки! — внушительно сказал я. — Ты молодец, ты все замечаешь, спасибо тебе большое. Извещение — это очень важно, и мы все, конечно, выясним в свое время… Но пока постарайся не болтать. Никому, ни слова. Мы с Палму вышли на новый след. Это гораздо серьезнее, чем я и Палму — вначале — думали.

— Кокки! — еще внушительнее произнес Палму. — Если у тебя есть в банках такие же милые знакомые, как в авиации и в обувных магазинах, будь добр, позвони им. Можешь отсюда, по прямой связи. Попытайся выяснить, каково положение майора Ваденблика — в отношении денег. И как обстоят дела со счетами Анникки Мелконен. Насчет тайны вкладов все понятно, но, может, вы по-приятельски выясните это между собой.

— Замечательно! — развеселился Кокки. — Да они сейчас так струсят — что я им в воскресенье звоню, решат, что мы какое-то колоссальное хищение расследуем! Зато потом сами все расскажут от радости, когда поймут, что дело не в кассирше, пытавшейся спустить в унитаз связки банкнотов.

— Потише, Кокки! — предупредил я.

— Мы сейчас отправляемся на утреннюю прогулку, — сказал Палму. — А ты побудь здесь, может, наш начальник решит загулять — погода вон какая отличная!

Во дворе Палму со вздохом посмотрел на черные машины, вкушающие воскресный отдых, но всегда готовые к бою, и мужественно прошел мимо. Светило солнце, блестело море, и удивленно кричали чайки при виде пустой Рыночной площади. Мы миновали президентский дворец, пересекли по мосту канал и вступили на мыс — в район Катаянокка.

Новое здание офиса целлюлозной фирмы «Энсо — Гутцайт» сверкало. Чертовски красивое сооружение! Но Палму не остановился полюбоваться его архитектурой. Забыв о своем ревматическом колене, он тащил меня вверх по улице к дому майора. Деревья в парке переливались на солнце всеми осенними красками.

Задрав головы, мы посмотрели на гладкое современное здание. Шестой этаж был головокружительно высоко. Инстинктивно мы оба глянули вниз, на тротуар, о который разбилась беспутная жизнь Майре Ваденблик. Но там не было никаких следов. Мне вдруг стало не по себе, как будто я заглянул в пропасть. Воображение! Вот от чего Палму не страдает!

— Н-да, кровавая лепешка, и никакого риска, — медленно проговорил Палму. — Когда так разобьешь голову, уже не пожалуешься.

Я вздохнул, и, оттянув разукрашенную бронзой парадную дверь, мы вступили в просторный вестибюль. Роскошный дом. По сто тысяч марок за квадратный метр, прикинул я. Ох, как мне не хотелось нарушать воскресную тишину этого дома! Я ведь простой полицейский. Тут разряды ставок значения не имели, равно как и мое звание вице-судьи.

Лифт двигался бесшумно. Табличка на двери: «Густав Ваденблик». Выписано крупно, красиво. Палму нажал на электрический звонок. Но никакой реакции. Мы смиренно подождали, и Палму нажал снова. Мы еще подождали.

— Никого нет дома, — с облегчением сказал я.

И в ту же секунду послышалось звяканье цепочки, и дверь широко распахнулась. В проеме стояла сердитая женщина с синеватыми волосами.

— Здесь не покупают щеток! — раздраженно сказала она, поглядев на Палму. Потом перевела взгляд на меня. На щеках ее пылал румянец. — Или вы телевизионщики? — удивленно спросила она.

Как видно, мы подняли ее с постели, и она только успела накинуть халат.

— Можем ли мы увидеть майора Ваденблика? — спросил Палму, выпятив колесом грудь. — Мы из криминальной полиции. Комиссар Палму.

Женщина вздрогнула и тут же захлопнула бы дверь, если бы Палму не успел придержать ее ногой.

— У нас чисто формальный вопрос, — поспешно заверил он.

— Майора нет дома, — с раздражением проговорила экономка. — И мадам тоже.

— Мадам?! — удивленно воскликнул я.

Она смерила меня взглядом, но поправилась:

— Барышни Мелконен. Она еще не мадам, но скоро будет. — Женщина вдруг широко улыбнулась и толкнула локтем дверь. — Вваливайтесь, ребята! А дверь захлопните. Я ведь из Америки. Жила там у миллионеров. У них и телохранители, и вообще все! Пошли, пропустим по рюмочке.

И мы пошли. Но повели нас не на кухню, а прямо в гостиную. Экономка открыла ящик с сигарами и, покачиваясь, предложила нам. Только сейчас до меня дошло, что она пьяна в стельку. В воскресное утро!

— А вы, видимо, экономка? — почтительно осведомился Палму. — Миссис Лююли Хартола, не правда ли? Хе-хе.

Он противно захихикал, и с ним вместе захихикала синеволосая экономка.

— Ага, Лююли я. — Она игриво ткнула Палму в бок. — Да вы садитесь, будьте как дома. Господа в имении. Вы шерри любите? Я люблю!

В это легко было поверить, глядя на ее красное лицо.

— Печень! — с сожалением объяснил Палму, но поспешно добавил: — Хотя от рюмочки коньяку не откажусь.

— При исполнении? — ужаснулся я.

— Уймись! — взъярился вдруг Палму. — Такое превосходное воскресное утро. У нас свободное время, и дело пустячное, одна проформа.

Лююли Хартола принесла из кухни ополовиненную бутылку шерри и свой стакан. Потом открыла бар и, покачнувшись, оперлась о шкафчик, в котором тонко зазвенели бокалы.

— Ну-ка, возьмем-ка бутылку получше, вот эту, для дорогих гостей, — гостеприимно распорядилась она и понесла к столу коньяк и две здоровенные рюмки.

— Хватит, хватит! — в ужасе закричал я, видя, как щедрою рукой она ливанула коньяку в обе бадьи.

Но она поняла мои опасения превратно.

— Да майор и не заметит! — успокоила она меня. — Он же не пьет. А потом, я все равно скоро отсюда съеду. Когда Анникка станет хозяйкой. Я с ней не уживусь. Вот Майре была — это да! Ну, прежняя хозяйка то есть. Она ничего не выпытывала, не вынюхивала. Пусть Лююли берет, что хочет, — так она всегда говорила. И мои американцы тоже не скаредничали. Каждый месяц платили жалованье, и мне хватало. Мне и так всего хватало, а тут еще и деньги оставались. Лафа! Неужто я теперь позволю какой-то Анникке Мелконен щелкать себя по носу? Да у меня у самой деньги в банке лежат! Мне и Майре давала, только не хотела, чтоб майор знал. — Она подмигнула, ткнула меня в бок и подбодрила: — Ну-ка, вперед! Пора выпить, а то мы все языком болтаем. Давайте, это хороший коньяк. Не какое-то пойло.

— Да ты можешь не пить, если не хочешь, — разрешил мне Палму, а сам чокнулся с экономкой, но, заслушавшись, как тонко зазвенела хрустальная рюмка, забыл отпить свой коньяк.

— И когда назначена церемония бракосочетания? — безмятежно спросил он после продолжительной паузы.