— День получки, — элегически заметил констебль, похлопывая себя по рукам, чтобы согреться. — Хоть бы глоток-другой пропустить! А то совсем окоченеешь… Можно и мне взглянуть?
Видимо, с сигаретами я поступил опрометчиво. Теперь оба констебля обращались со мной запанибрата. Однако, заметив мой взгляд, говоривший как-то дернулся и торопливо предупредил:
— Да нет, не подумайте чего, я на посту в рот не беру! Горячего кофейку бы сейчас, вот что!
Он посмотрел в телескоп, зябко передернул плечами и уступил место товарищу.
— Ну и сходите выпейте кофейку, — вдруг раздобрился Палму, — вам же еще целую ночь стоять! А мы тут пока подежурим.
— Но… — собрался было возразить я чисто из духа противоречия: даже мне было ясно, что из наших астрономических упражнений ничего не выйдет, пока эти двое топчутся у нас за спиной. — Ну хорошо, идите. — Я посмотрел на часы.
— У вас есть двадцать минут. Можете пробежаться, быстрее согреетесь. — Это было вполне в духе Палму, его шуточки. Но они и в самом деле весело заржали и топоча ринулись вниз с горы, так что земля задрожала.
— Н-да, народ… — вздохнул я и покачал головой.
Все забегаловки давным-давно закрылись, а бежать за чашкой кофе до ночного бара было далековато. Двадцать минут жесткий срок.
Палму разворачивал телескоп то в одну, то в другую сторону и любовался.
— А вон та, погляди, это что — Меркурий? — вопрошал он. — Или Марс? Красноватая такая.
Я посмотрел, но сказать ничего не мог: астрономию я не изучал. До планет было здорово далеко. Как и до звезд. Им там тоже, наверно, было нежарко. Морозец начал прихватывать всерьез.
— Да-а, ничего мы из них не выжмем, — решил наконец Палму и развернул телескоп вниз, на город. — О-о, смотри, как красиво подсвечен крест на Кафедральном соборе!
Собор действительно был в праздничной подсветке. Только-только вызолоченный крест сверкал ослепительно. В телескопе он выглядел массивным и величественным. Снизу, с площади, трудно было догадаться, что он такой большой.
— Ave crux, spes unica, — машинально произнес я — не в насмешку, нет, совершенно искренне.
— Это что еще? — подозрительно спросил Палму.
— А ты что, не знаешь? — удивился я. — Ты же учил латынь. Самостоятельно, по вечерам.
— Да я ничего, кроме нескольких выражений, не выучил, — скромно возразил Палму. — Я же простой самоучка, из старой полицейской гвардии. Ну, что это значит?
— «Радуйся, крест, единая надежда», — легко перевел я на финский. — Это приветствие первых христиан, выходивших на арену к львам. Стриндберг завещал высечь эти слова на своем кресте.
— Август Стриндберг? — недоверчиво спросил Палму. — А ты что, своими глазами видел?
— Нет, читал, — с горечью сказал я. — Но я, как известно, верю всякому печатному слову.
Палму направил телескоп на жилые кварталы Катаянокка и, вдруг захихикав, энергично поманил меня к себе.
— О, тут есть на что посмотреть! — призывно воскликнул он. — Иди скорее! Ты у нас еще молодой, что мне, старику, любоваться…
Я уставился в телескоп. На верхнем этаже многоэтажного дома в ярко освещенной спальне молодая женщина надевала ночную сорочку. Окна были не занавешены. Если вообще там были занавески. В принципе они были не нужны, потому что домов напротив не было и подглядывать было некому.
Я отпрыгнул от телескопа с такой поспешностью, что грохнулся навзничь.
— Ну, Палму, — в сердцах сказал я, — не ожидал!
— Прошу прощения, — извинился он, — я и не подозревал, что вы столь девственны. И что тут такого? Лично я наблюдал девушек, купавшихся без купальников.
Только что увиденная картинка возникла у меня перед глазами как живая, и я вспыхнул. Женщина была очень недурна! Узкая талия, стройные бедра и большое родимое пятно сбоку, на мягкой, так сказать, части.
Палму никакого смущения не испытывал. Напротив, он все еще с удовольствием хихикал себе под нос. Я силой направил трубу вверх, хотя он и пытался оказать мне сопротивление.
— Ты пришел смотреть на звезды? — сердито напомнил я. — Вот и смотри на здоровье!
— «Звезды мне все рассказали», — пропел Палму, как-то неприлично веселясь: можно было подумать, что он пьян. — «Звезды расскажут тебе!.. Я догадаться не мог…»
— Прекрати подвывать! — закричал я, зажимая уши.
Я напел ему правильную мелодию, потом пару строк из этой песни. Ее без конца гоняли по радио.
— Какой у тебя прекрасный голос! — восхитился Палму. — По-моему, ты можешь выступать на любой сцене. Я имею в виду — с эстрадными песнями. Совершенно напрасно их так презирают. Я, например, просто трепещу, когда их слушаю, и не стыжусь в этом признаться! Ну-ка, спой еще разок!
— Слащавая ерунда! — осудил я, но ради его удовольствия пропел один куплет.
В полный голос. Почти полной грудью. Да, голос у меня недурной, скажу без лишней скромности. Но все равно, ведь вокруг не было ни одной живой души!
— Неподражаемо! — восторженно отозвался Палму, по-моему, совершенно искренне.
На сердце у меня потеплело, и я растроганно посмотрел на Палму. Да, мы с ним были рабочими лошадками и вместе в одной упряжке вытягивали воз тяжелой и изнурительной работы. И если он откажется поддерживать меня, один я воз не вытяну!
Мы еще немного посмотрели на звезды. Но Палму как будто потерял к ним интерес, а я начал замерзать. Я легко мог понять тех, кто не хотел платить пятьдесят марок за то, чтобы поглазеть на яркую маленькую плошку. Луна, конечно, была интереснее. К моему несказанному облегчению, я заметил возвращающихся бодрым шагом констеблей, освежившихся и повеселевших.
— Однако! — удивился Палму. — Быстро вы долетели до ночного бара!
— А мы туда и не ходили, — признался констебль постарше. — Мы в «Палас» заглянули.
— В отель «Палас»?! — оторопел я. — Вы что, сбрендили? С вашим жалованьем!
— А у них очень кофе хороший, — спокойно объяснил констебль. — Да ведь мы не в ресторан сунулись. У меня там приятель один посуду моет в гриль-баре. И они всегда с удовольствием угостят кофейком — таким же, какой подают господам. Они нашего брата не презирают! Как раз наоборот. Вот послушайте, что мне рассказали. Я там знаком с ночным портье, всегда перебрасываюсь с ним парой слов. Сроду у них там ничего не случалось, а вот как раз сегодня утром к ним прибежала какая-то барышня с собакой, вполне прилично одетая. Так вот: она прямо влетела в отель и стала просить себе номер. И выглядела ужасно испуганной. Портье даже подумал сначала, что она не в себе. А потом выяснилось, что она нашла труп. Как раз тот самый! Ну, портье и вызвал тогда патруль. А ее фотография, между прочим, была в газете! Вместе с собакой.
— Барышня Пелтонен, — машинально проговорил Палму. — Шотландский терьер. Конечно, хорошо бы с ней побеседовать. Но полицейские из патруля выяснили только ее имя, а адрес она наотрез отказалась давать.
— Ну разумеется, — вяло согласился я. — Разумеется, ее нужно допросить. Хотя это и чистая формальность. Я вопросительно взглянул на Палму. — Может, по домам? Поспим, — предложил я и перевел взгляд на полицейских, немного колеблясь. — Вы тоже можете сходить домой. Только сначала проверьте, не перебралась ли сюда из баров какая-нибудь пьянь, а то устроят в кустах филиал распивочной… Скажем, отлучаетесь до двух? Какая необходимость стоять тут ночь напролет!
Полицейские принялись рьяно благодарить. Конечно, веселого мало: коченеть здесь и переминаться с ноги на ногу без всякого толку, когда дома ждут теплые постели! Я радовался собственному великодушию — вот ведь, не забывал и о других, не только о себе пекся!
— А как насчет него? — Палму равнодушно ткнул в телескоп.
— Его могут забрать констебли, когда будут уходить, — предложил я. — Им же все равно придется являться с рапортом. Вот и передадут, чтоб доставили его обратно ко мне в кабинет.
Мы спустились по противоположной стороне холма к костелу, и я поймал такси. Я готов был сначала завезти домой Палму, не такой это был большой крюк, но он сказал, что ему надо кое-что проверить в конторе и отпустить ребят по домам, так что лучше его высадить на углу Софийской улицы. И буркнул, что наверняка какой-нибудь патруль подбросит его до дому. Они иногда подбрасывают его из бара! Я сделал вид, что не слышал. Мне лучше было не знать о столь вопиющих нарушениях патрульного устава.
