Со временем он бы сообразил всю нелепость такого поступка, горько жалел бы о сделанном. Но поздно. Рукавишников поделился своим решением с ближайшим другом, а тот после мучительных колебаний решил, что надо доложить замполиту. Таков его долг, как истинного друга.

— Вызовите ко мне солдата, — приказал полковник Логинов.

Когда Рукавишников явился, он долго смотрел на него. Не требовалось быть столь глубоким знатоком людей, каким был полковник, чтобы определить, насколько измучен солдат. Казалось, он держит себя в руках из последних сил. Под глазами залегли синие тени. Тоскливый взгляд устремлен в пространство, пальцы дрожат…

— Садись, сынок, — сказал полковник Логинов и без всяких предисловий задал вопрос: — В чем брата обвиняешь — подвел тебя?

Рукавишников не удивился. То ли ему казалось, что все наслышаны о его беде, то ли моральные силы его были на пределе.

— Подвел, товарищ гвардии полковник, — он говорил тихо, зло, с упрямой убежденностью в голосе.

— Суд был? — спросил полковник.

— Не был еще…

— Значит, суд ничего пока не решил. Не осудил. А ты, Рукавишников, уже вынес приговор. Для тебя все ясно, сомнений нет, брат виновен, и приговор надо приводить в исполнение. А кто приведет? Советская власть? Ничего подобного! Сам же Рукавишников — он и судья, и прокурор, и милиция. Он не ошибается, он все знает…

— Верные люди написали, товарищ гвардии полковник, — в сердцах перебил полковника солдат, — вот, вот же! — Он торопливо расстегнул карман, вынул смятые листки, совал их в руки начальника политотдела. — Вот! Три письма получил, товарищ гвардии полковник. Что ж, все врут?

Некоторое время полковник Логинов смотрел на Рукавишникова, давая ему успокоиться, потом заговорил негромко, неторопливо:

— Давай разберемся, сынок. Без истерик, спокойно. Виноват твой брат или нет, это еще бабушка надвое сказала. Допустим, виноват, подвел тебя. Это что, причина, чтобы теперь ты других подводил?

— Я никого не подводил, товарищ гвардии полковник. Я б с ним сам…

— Никого? — перебил начальник политотдела, — а свой взвод, роту, полк, товарищей своих? Тех, кто дал тебе рекомендацию? Замполита? Меня? Десантников-гвардейцев советских? Нашу армию? — Полковник Логинов говорил все громче, в голосе его теперь звучал металл. — Учения на носу. В любой момент часть могут поднять по тревоге. А рядового Рукавишникова нет в строю. Так кто ж кого подводит? Об этом подумал? Только о себе думать можешь? О своих делишечках, не о главном деле?

Рукавишников молчал, опустив голову.

— Иди, солдат, иди и подумай. Завтра в девять быть снова в моем кабинете.

И когда, совсем уже приунывший и потерянный, Рукавишников наутро вновь явился к начальнику политотдела, тот сказал ему:

— Значит, так, сынок, связался я с прокуратурой твоего города. С братом все в порядке. Намял он бока кое-кому, но в порядке необходимой самообороны. Те сами на него напали. Переусердствовал немного, да ничего серьезного. Это раз. «Верных» людей твоих, что писали тебе, уволь с работы: надо знать, что говорить, а не сплетнями заниматься. Это два. Что в брата собственного не поверил — тебе минус, что собрался сам вершить суд и расправу — тем более. Что намеревался самолично домой заявиться порядок наводить — тут, как говорится, и слов не подберешь. Сбежал бы — пошел под трибунал. Но за одно намерение, как известно, не наказывают. Тем более хочу надеяться, ты бы все-таки осуществлять его не стал. Но из всей этой истории ясно, что тебе в комсомол рановато, тут двух мнений быть не может. Можете идти, рядовой Рукавишников.

Однако позже полковник Логинов изменил свое мнение. Он изменил его, когда узнал, как проходило комсомольское собрание, в повестке которого стоял вопрос о приеме Рукавишникова. Ни замполит, никто другой ничего по указанию начальника политотдела о происшедшем никому не сказали.

Собрание шло как обычно. Выступили рекомендующие, рассказал о себе сам кандидат. Собрались уже голосовать. И вдруг Рукавишников неожиданно вновь попросил слова. Встал, тяжело вздохнул и в наступившей тишине сам все рассказал.

— Рано мне в комсомол, — закончил он и сел на место.

Некоторое время все молчали, потом заговорили одновременно.

— Тоже-мне комсомолец! — кричали одни. — Анархист! А вы куда смотрели, как могли рекомендацию дать!

— Сам ведь все рассказал — значит, осознал! Мало ли, что думал: нервничал, переживал! — шумели другие.

— Этак за одни намерения наказывать, далеко зайдем, — возмущался Васюткин, самый низкорослый солдат в роте. — Я вон сержанта, когда он мне наряд давал, в мыслях сколько раз убивал. Так не убил же.

Раздался хохот, посыпались шутки.

Мнения разделились. Председатель собрания предложил голосовать. Но Рукавишников твердо потребовал отменить решение о его приеме в комсомол.

И наверное, был прав — в тот день немало рук поднялись бы против.

Ну что ж, пусть подождет.

Невозможно предусмотреть все жизненные ситуации, которые могут возникнуть перед политработником. Но есть главная цель — высокая боеготовность, высокий моральный дух. На учениях это особая атмосфера приподнятости у солдат, радостного ожидания событий, стремление показать все, чего достигли, чему научились, что умеют. Эдакое хорошее честолюбие: нашу дивизию выбрали? Не пожалеете — мы лучшие!

Политработники такие же офицеры, как и другие, но со своей особой специальностью — моральный настрой личного состава. Как бы ни был силен враг, армия, проникнутая высоким боевым духом, знающая, за что сражается, уверенная в правоте своего дела, преданная своему народу, потому что сама часть этого народа, будет всегда иметь преимущество.

Прибыв на место, начальник политотдела собирает пропагандистов, комсгрупоргов, коротко, без лишних эмоций объясняет положение.

— Вот так, товарищи, — говорит он, — подкреплений не ждите. Справитесь?

— Справимся, — уверенно говорит высокий хмурый солдат — комсгрупорг из первой роты, — раз надо — справимся.

— Понимаем, — поддерживает его другой, — что ж, имуществу, что ли, погибать. Хлеб-то нам потом кушать. Не дяде.

— Конечно! То учения, а то стихийное бедствие! Выстоим! — слышны теперь уже многие голоса.

Полковник Логинов ждет, пока стихнет шум, и говорит:

— Товарищи гвардейцы, вы должны правильно оценить обстановку. Ваши товарищи действительно заняты важным делом — выручают совхоз из беды. Но в бою может возникнуть аналогичная ситуация — не будет подкреплений — погибли люди в бою, или атаку с неожиданной стороны отражают. Словом, перед вами задача выстоять во что бы то ни стало. Наличными силами! И задачу эту надо выполнить. Разойдитесь по подразделениям и объясните солдатам.

Между тем «южные» напирают со всех сторон, не успевают десантники отбросить их в одном месте, как они прорываются в другом. Потери растут. И только удивительное хладнокровие и выдержка майора Таранца помогают ему не теряться, умело управлять боем. На КП с ним минимальное число людей. Он отправил в окопы всех, кого мог: комендантский взвод, штабных офицеров, санитаров, тыловиков, связистов. Там дорог каждый человек.

Тем временем начальник политотдела «болтается», по его собственному выражению, в окопах. Разумеется, это вовсе не дело для начальника политотдела дивизии, хотя Отечественная война оставила нам немало примеров именно таких поступков армейских политработников высокого ранга.

Логинов преследует иную цель — главную цель любых учений — учить.

«Воюя» на передовой, полковник Логинов зорко следит за действиями замполитов, подает им творческий, не школьный пример.

Да, он отвечает за политработу во всей дивизии. И работа эта у начальника политотдела и ротного замполита, прямо скажем, разная. Но вот сейчас на этом конкретном участке то, что он делает, и есть живое руководство. Обучение подчиненных, проверка их в деле. Все это потом, на разборе, станет необходимым материалом. Да и политработники тоже пусть посмотрят на него в бою.