А он подумал, что, не умей он так здорово ходить на лыжах, плавать, давно бы уже для него кончилась война.

Лучшие лыжники спаслись с ним тогда, а теперь — лучшие пловцы.

«Да, — подумал в те минуты Чайковский, — все должен уметь десантник, и не просто уметь, а здорово, отлично, досконально».

…Он вздохнул. Вспоминая эпизоды минувших боев, он ни на секунду не прекращал наблюдать за полем боя, полем боя в сто квадратных метров. Он давно уже присматривался к обгорелому каркасу, что высился над ним и уходил в сторону противника искореженным железным силуэтом.

Может быть, этот шаткий каркас самый верный путь наступления?

У него возникла мысль пробраться по каркасу на два-три десятка метров вперед и заглянуть «с птичьего полета» на позиции врага, разгадать его секрет, обнаружить таинственное убежище, куда скрываются немцы, когда открывают по ним огонь.

Майор Чайковский перевернулся. В спину жестко уперлись края кирпичей. Он лежал на спине и, сощурив глаза, внимательно разглядывал окутанные дымом переплетения железных конструкций.

— Взгляни, лейтенант, — сказал он командиру взвода, лежавшему рядом с ним, — ничего дорожка? Пройдемся по ней, а?

— Только сами не ходите, товарищ майор, — лейтенант хорошо знал характер своего командира, — у нас верхолазов хватит.

— Тут мало быть верхолазом, — усмехнулся Чайковский, — тут надо обладать тактическим мышлением. Понял? — И он поднял вверх указательный палец.

Лейтенант промолчал, неодобрительно глядя на майора. Раз тот решил действовать сам, его не отговоришь. Чайковский, став командиром роты, а позже — батальона, упрямо продолжал поступать так, словно оставался взводным. Отучить его от этого не могли даже неоднократные выговоры начальства. Так было и на этот раз. Прихватив несколько гранат, он отдал приказ.

— Сколько мне тут ковыряться? С подстраховкой минут тридцать. Потом начнете огонь, — сказал он лейтенанту, — вовсю шпарьте, патронов не жалейте. А как услышите мои гранатки, начинайте штурм. С оглядкой, конечно, на пролом на лезьте, ориентируйтесь, убедитесь… Словом, понятно?

— Понятно, товарищ майор, — пробурчал лейтенант, — а может, все-таки…

— Так я пошел, — отмахнулся Чайковский.

С поразительной легкостью и быстротой он начал карабкаться вверх по железному столбу, отстоявшему подальше от передовой, где-то в глубине их позиций (а высота-то три десятка метров!).

Он двигался бесшумно, ловко, словно акробат по канату, прячась за столбом, и непонятно было, как мог он подниматься по его гладкой поверхности. Когда Чайковский добрался до вершины столба, он надолго здесь задержался, неподвижно лежа на поперечной балке. Только теперь он осознал, какую опасную и трудную задачу поставил перед собой.

Он лежал на узкой, неровной балке на высоте пятого этажа. Казавшийся снизу прочным, каркас весь ходил ходуном, вздрагивал, и стоило одной из опор получить самый незначительный толчок, как вся конструкция начинала раскачиваться. Так лежал он долго.

Отсюда, с высоты, были видны уходившие во все стороны мертвые улицы, окаймленные развалинами, засыпанные обломками, серые пятна трупов, неподвижно застыли подбитые танки, орудия.

То и дело среди этого хаоса вспыхивали огни взрывов, поднимался и тянулся к небу черный дым. Дым заволакивал небо, шлейфами окутывал развалины. Казалось, в эти утренние часы в городе стояли вечерние сумерки.

Чайковский медленно, невероятно медленно полз по шаткой железной балке в направлении позиций противника. Как ни плотно припадал он к обгорелому железу, как ни старался слиться с ним, как ни плохо просматривалось все вокруг из-за дыма, он понимал: стоит любому немцу внимательно вглядеться в ажурные очертания каркаса, и его заметят. И подстрелят, как куропатку. Но о смертельном риске он в тот момент на думал.

Он продолжал ползти. Даже ускорил движение, время ведь не стоит на месте.

Внизу под ним шла дежурная перестрелка. Легкие фонтанчики кирпичной пыли возникали там, где ложились пули.

Наконец он достиг точки, откуда позиции немцев просматривались как на ладони. Он хорошо видел их, залегших вдоль бруствера из обломков. Они внимательно, напряженно следили, что делается впереди.

И вдруг понял.

Сразу за этими ненадежными брустверами стоял огромный котел то ли парового отопления, то ли от какой-то машины. Так или иначе, эта могучая, вся в заклепках, емкость служила надежным убежищем и от пуль, и от гранатных осколков, а возможно, и от огнемета.

Как только его бойцы открывали огонь, немцы скрывались в этом импровизированном убежище, оставив лишь наблюдателей, а стоило начать атаку, выбегали из него. У котла была такая же, как у стенки, тяжелая заклепанная дверца, которую они закрывали за собой.

Как бы их выкурить, оттуда?

Чайковский внимательно рассматривал котел и наконец нашел решение задачи.

По форме котел напоминал паровозную топку, и так же, как и там, в одном конце над ним торчала небольшая труба. Ее черное отверстие находилось как раз под тем местом, где он лежал.

Решение созрело мгновенно, да и не требовалось великой сообразительности, чтобы его принять. Требовалось другое — умение провести его в жизнь и готовность пойти на смертельный риск.

Он слегка пошевелился, стараясь еще больше вдавиться в жесткую балку. Вот будет номер, если немцы сейчас обнаружат его. Сейчас, когда все на мази.

Но немцы были заняты другим: неподвижно застыв в своих лежбищах, они были похожи отсюда, с высоты пятого этажа, на грязно-зеленых насторожившихся ящериц.

Чайковский прикинул в уме, сколько минут прошло с тех пор, как он покинул своих. Он боялся пошевелиться, двинуть рукой, чтобы посмотреть на часы. Казалось, время остановилось. Ему вдруг почудилось, что он летит, парит над этим поверженным, обреченным городом, над беспредельным хаосом руин, над этим кладбищем, где лежали тысячи трупов и сражались тысячи людей, многие из которых тоже станут трупами.

И будто он видит это все со стороны. И себя, неподвижно припаянного к этой черной балке, на верхушке черного шаткого железного каркаса над черным массивным железным котлом. Он так отрешился от всего, что внезапный грохот выстрелов заставил его вздрогнуть.

Согласно приказу его бойцы открыли ураганный пулеметный и автоматный огонь, полетели гранаты.

Немцев словно ветром сдуло, мгновенно исчезли в своем убежище. Они настолько приноровились к этой операции, что, убрались буквально в считанные секунды.

«Что ж, — усмехнулся про себя Чайковский, — не только армии вермахта мы в котлах уничтожали, можем и взвод».

Но он сразу же, отогнал посторонние мысли. Сейчас все его внимание было сосредоточено на одном. Спуститься ниже невозможно, а пятиэтажная высота — это метров пятнадцать. Попасть с такого расстояния точно в отверстие торчавшей из котла трубы не так-то просто.

Чайковский, сморщив лоб, долго прикидывал расстояние, примеривался. Ему не раз доводилось метать гранату, но выпускать ее из руки вниз, как бросали когда-то бомбы летчики времен первой мировой войны, ему, право же, не приходилось.

Наконец он решился, рука с гранатой на секунду застыла неподвижно. Затем он разжал пальцы. Граната, прочертив в воздухе точную вертикаль, влетела в трубу. Раздался взрыв, приглушенный стенками котла, затем послышались глухие вопли. Чайковский торопливо приготовил вторую гранату и, стараясь как можно ниже опустить руку, выпустил из пальцев и ее.

И в то же мгновение почувствовал, как качнулся каркас, как заскользила в сторону балка, как он теряет равновесие…

Запоздалым усилием он попытался удержаться за гладкую поверхность, схватиться за что-нибудь. Но не смог.

…После взрыва его бойцы сразу же метнулись в атаку. Их встретили лишь редкие выстрелы. Они ворвались в этот странный вражеский дот-котел, котел, превратившийся, теперь в большой черный металлический гроб для десятков немцев.

Еще разгоряченные, не спуская автоматов, зорко осматривали все вокруг, настороженно прислушиваясь к каждому звуку.