- Хакать новостные сайты?

- Зачем? Это уголовное преступление. Надо работать тоньше. Ответь мне, что является самым доступным информационным каналом?

Я задумался.

- Телевидение?

Петр Игнатьевич качнул головой.

- Подумай еще.

- Ну, радио. Интернет. Система оповещения. Общение.

На каждую мою догадку Петр Игнатьевич говорил: "Нет". Хотя и кивнул на последнем предположении.

- Самый доступный канал, Костя, - сказал он, - это тот, для которого не нужны посредники в виде телевизоров, смартфонов, плееров. Ты выходишь из дома...

- Граффити! - крикнул я.

- Тише, - сказал Петр Игнатьевич. - Почти. Граффити - это порча общественного имущества. Но все, за что цепляются твои глаза, и есть информационный канал. Я говорю о стенах домов, арках, о рекламных щитах, о досках объявлений, которых понаставили на остановках. Достаточно наделать небольших, с ладонь, карточек. Мазнул клеем, прилепил и дальше пошел. Максимум, что грозит при поимке - это штраф за несанкционированную расклейку, он был, кажется, в пределах трехсот рублей.

- И все?

- Нет, конечно, - вздохнул Петр Игнатьевич. - Если текст на карточке признают экстремистским или агитационным, то, скорее всего, будет долгая беседа со следователем. Возможно, тебя предупредят о противоправной деятельности и поместят в базу данных. Но, возможно, попытаются "раскрутить".

- Это как? - спросил я.

- Попробуют повесить на тебя создание террористической ячейки, группы, ставящей во главу угла свержение существующего государственного строя, возьмут в оборот друзей, сфабрикуют их показания, станут оказывать на тебя психологическое давление с тем, чтобы ты признался, что действительно что-то такое замышлял. Поэтому на карточках не должно быть никаких призывов типа "Помните!" или "Очнитесь!".

- А что должно быть?

- Знаешь, я думал о сводках от Советского информбюро. С датами и короткими событиями. Например, что 21 января 1943 года войсками Красной Армии был освобожден город Ставрополь. А 5 августа того же года - город Орел. И внизу приписка: "До 9 мая 1945 года осталось столько-то дней".

- Здорово!

- А еще можно наделать карточек "Наши герои" и в них коротко написать о Вале Котике, об Александре Покрышкине, о защитниках Брестской крепости, о Зое Космодемьянской, о Слюсареве, танкисте, не помню имени, но у меня есть о нем. Важно, чтобы у тех, кто прочтет, был интерес узнать, что это были за люди, как они сражались и за что.

- И где они это узнают?

Петр Игнатьевич помрачнел.

- Тоже верно. Ничего ж нет.

- Значит, надо сайт делать!

- Да-да, - сказал Петр Игнатьевич задумчиво. Поднявшись, он включил плиту, налил и поставил греться чайник. - Знаешь, Костя, я вспомнил, почему не сделал эти карточки сам. Они подпадают под статью об искажении истории.

Несколько секунд я ошарашенно хватал воздух ртом.

- Петр Игнатьевич! - прорвало меня затем. - Какое же это искажение! Это же правда! Это же мы победили!

- И как ты докажешь?

- Календарь!

- Его изымут. Он пропадет. И в лучшем случае нас объявят фантазерами. Будет официальная позиция: мы принижаем роль американских солдат, выпячивая собственные, не понятно откуда взявшиеся достижения. Сколько историков набежит! Все с пеной у рта будут ссылаться на зарубежные монографии, мемуары и энциклопедии, нас закидают враньем и полуправдой. Главное, Костя, орать погромче...

Я сжал кулаки.

- Получается, мы не победили? Получается, у нас украли всю нашу историю? Но почему парламент, правительство...

- Понимаешь, Костя, они выторговали людям сытую жизнь. Никакого противостояния и напряжения. Соединенные Штаты - друг, партнер и старший брат. Технологии, гаджеты, автоматические заводы. Разве ради мира и благоденствия нельзя поступиться кусочком истории? Оказалось, можно. Оказалось, что по чуть-чуть как бы и не больно. Там кусочек, здесь кусочек. Поменьше, побольше, плавно и размеренно. Ну, не было победы Александра Невского и не было, бог с ним! Не было обороны Орешка, не было защитников Осовца, не громили мы армии Сигизмунда, Карла, Наполеона, не освобождали Европу от турок, не брали Крым, не ходили в Сибирь, не объединяли народы.

- Я ничего этого не знаю, - сказал я.

Петр Игнатьевич печально улыбнулся.

- А кто сейчас это знает, Костя? Это уже табу. Этого нигде нет, кроме как, наверное, в сельских клубах каких-нибудь заброшенных поселков. В тайге, на севере. И то, если там сохранились книжки или журналы советской поры, а не нынешняя развлекуха. Сейчас сытая жизнь, Костя. Ешь, спи, потребляй. А человеческому нутру другого и не надо. Душе надо, только ее вместе с историей - по кусочку. Еще в небо хоть позволяют глядеть, а не в корыто.

- Значит, мы проиграли, - мертвым голосом сказал я.

- Я передам вам свою библиотеку, - сказал Петр Игнатьевич. - Вы станете ее хранителями. Ты, Игорь, Саша.

- Зачем?

- Чтобы вы знали и когда-нибудь...

- Петр Игнатьевич!

Я поймал ворот его рубашки.

Мне часто пеняли на взрывной характер. Я и сам позже, отойдя, раскаивался в поступках, которые совершал в какой-то дурной, жгучей пелене, когда только боль и обида жили в мое сердце.

Я встряхнул Петра Игнатьевича как куклу.

- Петр Игнатьевич, - зашипел я, - это же капитуляция! Перед Америкой, перед тем, что мы... вы были. Вы не видите, что сытая жизнь - это лишь приманка? Нас сомнут, нас переварят, нас выбросят. Год, два, пять, и нас станет можно брать голыми руками. Нас уже можно брать!

- Я вижу, - сдавленно ответил Петр Игнатьевич. - Но это не капитуляция, Костя, это уход в подполье. В партизаны.

Я рассмеялся и опустил руки.

- Петр Игнатьевич!

Мне стало горько.

Я увидел вдруг худого старика, глядящего на меня испуганными глазами. Он искренне не понимал, что подполье и партизаны находятся только в его голове.

- Костя...

- Люди должны помнить! - решительно сказал я.

- Костя, в жизни России были сложные моменты, жуткие, трагические, но она всегда находила силы для возрождения. Не торопись. Я думаю, у страны все еще впереди. Поэтому и предлагаю...

- Вы надеетесь на чудо? - спросил я.

Петр Игнатьевич пожал плечами.

- В том числе, Костя, в том числе. Был такой русский немец, Христофор Миних. Он сказал, что Россия, должно быть, управляется самим Господом, иначе не понятно, как она существует.

- Ну, да, надейтесь!

Я поднялся, выскочил в прихожую, но, надевая куртку, не смог не вернуться.

- Петр Игнатьевич, не дадите мне на время ваш календарь?

Ни Сане, ни Семке, ни Лехе, ни, тем более, Игорю я ничего говорить не стал.

Пришел домой и заперся в своей комнате. Благо, у меня там стояли и компьютер, и сканер с принтером.

Отец постучал, побрякал кулаком в дверь, увещевая, извиняясь за прошлое, говоря, что я тоже не прав и должен его понять, но скоро отстал. Наверное, вспомнил, что у меня болезнь личностного роста.

Я выложил календарь из кармана куртки.

Толстенький. Чуть разлохмаченный. С оторванным листками за первое и второе января. Все же было удивительно, что Петр Игнатьевич мне его так быстро и легко отдал. Быть может, хотел чтобы я оставил его в покое?

Страницы зашелестели под пальцами.

Катались на лыжах дети, чередовались портреты, ноты, рисунки природы, зданий, людей, красные даты объявляли то день печати, то день работника торговли, обороты рассказывали о композиторах, о происхождении слов, о загадках земли и о революции. О войне же в календаре было чудовищно мало.

Тридцать лет со дня гибели Вали Котика (установлен памятник у ВДНХ). Несколько заметок из военной энциклопедии юнармейца. Двадцать второе июня. Девятое мая.

На одну карточку с трудом.

От разочарования захотелось разодрать листки в клочья и выбросить их в окно. Люди ничего не помнили уже тогда! Уже тогда им было не интересно.